11-03-18

Культурный слой

Проба молчания

Презентация книги Григория Гелюты «Третьи лица». Эссе-рецензия

По залу ходит молодой человек. Подходит то к тому столику, то к этому, улыбается, перекидывается парой слов. Если сверится с фотографией на афише, это он, тот, ради которого все и собрались, — Григорий Гелюта: Поэт с Книгой. Он блондин и курит трубку. В декорациях купеческой роскоши времен великой депрессии с привкусом безруковщины — вылитый Есенин (с пересчетом по курсу на наши дни).

Зал на две трети заполнен худыми девушками в шарфах и молодыми людьми в вязаных кофтах — обычными посетителями подобных мероприятий — пьющими кофе. Я сажусь за столик у окна, за соседним располагается делегация шумных немецких туристов, заказываю кофе и закуриваю.

Чтобы не проговаривать постылое «Нет мира за пределами текста» процитируем Шекспира: «Весь мир — театр». Литературное кафе «Безухов» в этом смысле — идеальная декорация. Такой купеческий ампир в упадке: потускневшая бронза, посыпавшиеся пилястры, обвалившийся потолок, побитые временем античные девы и арки, нерегулярно мигающая реклама дорогих сигарет — по два доллара за пачку — на стене, меню с репродукцией «Сына человеческого» Магритта и надписью «Еда и культура», дорогая и удобная мебель, высокие окна, золоченные батареи — все вместе: роскошный задник, чтобы у рампы проецировать знаки успешности и богатства, рич энд бьютифул, проецировать плохо, вульгарно.

(С другой стороны — ведь в начале Еда, а потом уже Культура.)

О, слава Богу, принесли кофе.

Поэту 24 года. Родился он в городе Кстово. Учился в Нижнем Новгороде: ­вначале на переводчика с французского, но не закончил, потом — на экономическом факультет ННГУ. Живёт в Нижнем Новгороде и Ярославле, работает переводчиком с японского. В его блоге, в ЖЖ, в интересы записаны: Воннегут, Кавабата, Павич, Шекли, Япония и так далее.

Это так, примерно — то, что может подсказать повсеместно протянутая паутина, если спросить её «Григорий Гелюта».

После представления с перечислением регалий — лауреат премии «ЛитератуРРентген» и лонг-лист премии «Дебют», автор теперь уже двух книг (первая — «Предложный падеж») — слово дают поэту.

И он читает стихи. Все время приходится представлять то, что он читает в виде напечатанных строк, иначе к смыслу не пробиться — много шума вокруг.

И погода эта.

За окном уже снег пошел.

И ладно бы было что-то бодрое и рифмованное — нет, ритмизированная проза, практически без рифм, а если и с рифмой, то в каком-нибудь неожиданном месте. И суть поэзии Гелюты в переливах оттенков смысла, в легких сдвигах, в стыках несочетаемых языковых форм, когда одна застывшая конструкция неожиданным образом соединяется с другой застывшей конструкцией и получается что-то свежее. Некий новый угол зрения.

 

Не много ли наплакали коты

Не многих ли оплакали лисицы

За льдины, как смешные небылицы,

цепляются невольные пловцы

Покой

Нам только снится

 

В общем это требует внимания, доверия, а потом уже понимания и осмысления.

И в тишине, а не под сопровождение бодрой немецкой шутки, сплошь состоящей из согласных, и шипящей кофемашины в декорациях «Грозы» в постановке Серебрякова или кто там заведует «Новой драмой».

И в целом претензия, конечно, необоснованная — это личная проблема критика, а не поэта, за каким столиком он сидит и ничего не слышит. И всё же.

Но если соблюсти условия чтения (тишина и непрерывность, а также отчуждение позы Есенина и вообще любой позы, ­которую поэт, видимо, по молодости, пытается проецировать), открывается много интересного.

Во-первых, как пишут в школьных сочинениях: тема и идея.

Тема всегда молчание, как некое словесное выражение пустоты. Что соотносится с любовью автора к Японии. В «интересах» же, в блоге, написано: «Япония», а потом долго расшифровывается: аниме, зеленый чай, иероглифика, катаны, японская культура, японская поэзия, японский язык — на всякий случай для тех, кто не в курсе, что конкретно представляет собой Япония (странно, что нет Фудзиямы и Куросавы). Правда, непонятно зачем там «катаны». Какие-то они неловкие между «зеленым чаем» и «Кавабатой».

Ну, потому что представить его, Григория, смакующим зеленый чай, — можно, читающим «Принца Гэндзи» или «Интимный дневник» в оригинале — легко, а вот идущим (или хуже — сражающимся) куда-нибудь с катаной — это вряд ли.

Даже присевшим на обочине под сакурой и пьющим чай и читающим Кавабату, а рядом на траве котомка и катана — всё равно не получается, не потому что он так не выгляди (а он не выглядит), а потому что тот, кто говорит в его текстах, не сделает сильного жеста.

«Лирический герой» Гелюты тоже всегда молчит. Потому что говорить, в общем, не о чем: все сильные, громкие и пафосные слова уже сказаны. Сказаны в прошлом. Мы — карлики на плечах гигантов, нам остаётся пересыпать песок из ладони в ладонь, смотреть, как волна набегает на берег, — что тут обсуждать? Цвет и структуру песка. Или обсуждать, как с течением времени меняется шум моря. Как с течением времени ты этот шум перестаёшь замечать. Или пристально, вооружившись чем-нибудь, вглядываться в трещины. И не для того, чтобы узреть что-то большое, глобальное: время, мементо мори — а потом поведать городу и миру. Но просто чтобы водить пальцем — какие они на ощупь.

Отсюда и «идея». В советских идеологизированных книгах в таких случаях писали: «Безыдейное искусство мелко и незначительно». Поэт Григорий Гелюта живёт в мире, где это комплимент и цель, и единственный способ выражаться — молчать о мелком и незначительном (потому что и это «мелкое и незначительное» уже громко обсудили).

Другое дело — что это ощущение актуальное. Оно, конечно, актуально для всех 20-летних и во все времена: некое ощущение старости: «Ах, все уже было-было» (что тоже поза). Но это удивительным образом совпадает и с ощущением вообще: громкие слова и разговоры — раздражают, размахивание руками перед лицом — вызывает отвращение.

Бодрость духа всегда — утомляет.

Иногда хочется тишины и покоя.

Не одни только воззвания, но и вот такой убаюкивающий шепот.

И это выглядит свежим и страшно необязательным. И даже самый частый ответ на любой вопрос в поэзии Григория Гелюты: «Не знаю» — выглядит свежим, а в определенном контексте, даже смелым.

Настораживает же во всем этом легкий привкус поиска. Если не делать скидку на возраст автора, то вполне может оказаться, что Григорий просто ищет голос. Свой голос, свою тему, свою идею. Шарит в потёмках. И когда, не дай Бог, нашарит и зажжёт свет, и встанет во весь рост, и скажет во весь голос — будет хуже. Вернее сказать, будет совсем хорошо

Денис Епифанцев