№15 (52), 12.07.2007

Культурный слой

ЗаГРУЗили по полной…

По мнению обозревателя «НГ в НН» автор фильма «Груз 200» Алексей Балабанов… умер. Как творческая единица

Зрителю, который привык следить исключительно за развитием сюжета, может показаться, что в широко разрекламированном «Грузе 200» присутствует всего лишь три трупа (загадочного вьетнамца, героического «афганца» и рядового советского алкоголика), но в действительности их четыре: этим дополнительным, сверхштатным мертвецом является сам режиссер картины, Алексей Октябринович Балабанов, в полной мере продемонстрировавший, что как самостоятельная творческая единица он дошел до «полной гибели всерьез» (впрочем, симптомы грядущей смерти наглядно проявились уже в «Жмурках» и «Мне не больно»).

Что-то с памятью его стало…

Правда, Балабанов периодически мелькает на телевизионных экранах, дает интервью, падкие на мертвечину тележурналисты еще не состряпали очередную программу памяти ушедшего, где говорилось бы о его многочисленных достоинствах, редких человеческих качествах, неустроенном быте и т.п. вещах, но все это удивительно напоминает виртуальное присутствие в нашей жизни какого-нибудь Усамы Бен-Ладена, многократно похороненного, отпетого, проклятого, и тем не менее все-таки живого. Впрочем, у нас нет никакого желания с железобетонной настойчивостью утверждать, что Балабанов умер действительно и насовсем: не исключено, что перед нами курьезный случай затянувшейся клинической смерти, внезапного перехода в сумеречное состояние сознания и т.п. Для того же, чтобы окончательно избавиться от обвинений в пристрастности, просто перечислим те настораживающие симптомы, которыми буквально нашпигован свежеиспеченный фильм.

Во-первых, возникает ощущение, что своеобразным двадцать пятым звуком «Груза 200» является песня «Что-то с памятью моей стало…»: настолько много в фильме разнообразных предметных ляпов и фактических несоответствий. Некоторые из них наводят на мысль о внезапно постигшей режиссера «ахронии» (только так, пожалуй, можно назвать исчезновение врожденного умения ориентироваться во временном потоке). Так, нас пытаются уверить, что действие картины происходит в 1984 году, в период правления злобного, хоть и анемичного Черненко. Мы, вроде бы, и не против согласиться с такими хронологическими рамками, но вот как быть с тем, что происходящие события никак не хотят укладываться в отведенные им границы? В самом деле, начинаются они, насколько это можно судить, летом 1984 года (пусть это будет июнь — дадим Балабанову такую фору, хотя на дворе, скорее, июль-август — штатное время студенческих каникул и профессорских отпусков). Заканчивается фильм глубокомысленными титрами «Шла вторая половина 1984», а так как погода при этом стоит по-прежнему летняя, то легко предположить, что дальше впавших в анабиоз июля и августа дело так и не дошло. Вот только как за столь короткий период одного из главных героев картины (таинственного арендатора-хуторянина) могли не только задержать и осудить, но и стремительно расстрелять, остается совершенно непонятным (неужели товарищ Балабанов не имеет никакого представления о реальной работе чудовищно неповоротливой судебной системы? Если да, то хочется пожелать ему изучать окружающую действительность более внимательно, а не погружаться в сонные грезы о грозных «тройках» 1937). Конечно, при желании Балабанов может размахивать трудами Бахтина об особом течении времени в художественных произведениях, бормотать как заклинание слово «хронотоп», но героическая попытка создать реалистичность за счет полного отсутствия правдоподобия вряд приведет к ощутимому результату.

Жаркое лето неизвестного года

Кроме того, создается впечатление, что при производстве фильма хотели во что бы то ни стало сэкономить (правда, с философской точки зрения, это не более чем благородная финансовая аскеза продюсера Сельянова), иначе чем объяснить тот факт, что типичную атмосферу сегодняшнего провинциального города его создатели без тени зазрения пытаются выдать за жаркое лето 1984. Безусловно, довольно легко, например, найти где-нибудь здание полуразрушенной церкви, повесить на него табличку «Клуб» и внушать современным двадцатилетним, что в эпоху развитого социализма их ровесники каждый уикенд занимались осквернением святынь, справляя там большие и малые дискотечные потребности (разумеется, никто не станет отрицать, что при советской власти многие церкви использовались, мягко говоря, не по назначению, но их никогда не превращали в симулякры: если, например, там устраивали хлебозавод, то внутри обязательно размещали соответствующее оборудование, а не оставляли голые стены, то же самое касается и церквей, превращенных в клубы). Остается только восхищаться стойкостью рудиментов художественного такта у Балабанова, который не отважился-таки на сцены, где на воображаемых сатанинских утренниках пионеры срывали бы с куполов кресты, разворовывали на металлолом церковную утварь, сдавали в макулатуру богослужебные книги и расстреливали из рогаток священников. А ведь учитывая пресловутую «ахронию», не делающую различий между 20-ми и 80-ми годами, вполне мог бы… Но не стал… Честь и хвала герою!

Предвестием смерти, как мы знаем, довольно часто является утрата воли к жизни. Нечто похожее, видимо, произошло в процессе съемок и с Балабановым, который впал в такую расслабленность, что не пожелал провести хоть какой-то минимум подготовительной работы, а решил довольствоваться теми сведениями о поздней советской эпохе, что дает наше доблестное телевидение в лице Сванидзе, Киселева, Парфенова и других профессиональных разоблачителей ужасов безысходного существования на территории проклятого богом СССР. Временами даже закрадывается подозрение, что консультантом фильма была сама Валерия Ильинична Новодворская, ночные кошмары которой (не до конца, впрочем, отличимые от фантазий) вполне могли бы быть теми «реальными событиями», на которых основан фильм.

По-настоящему умиляет еще и такой сугубо технический момент. В какой бы дом ни заходили персонажи фильма (будь то стандартная хрущевка, классическая панельная девятиэтажка или типологически ни с чем не соотносимая таинственная халупа), они неизбежно оказываются в каком-то мистическом пространстве, вобравшем в себя скандальную ауру сталинских коммуналок и основные параметры современных «гостинок», лишенных даже слабой надежды на какой-нибудь вялотекущий косметический ремонт. Но и здесь режиссер не отказывает себе в невинном детском удовольствии поменять года и эпохи местами. Показателен в этом отношении подъезд дома, где обитает городской военком, имеющий не самое маленькое звание полковника. Та фантастическая степень обшарпанности, которой отличаются лестничные пролеты на пути в его квартиру, является, безусловно, завоеванием двух последних десятилетий, а не того времени, когда подобные дома и были, собственно говоря, построены. Автору этих строк пришлось, кстати, впервые наблюдать нечто подобное не в жизни, а именно на экране постперестроечного телевизора, который во время трагедии с подводной лодкой «Курск» неосмотрительно показал дом, где со своей семьей жил капитан утонувшей субмарины: сходство состояния подъездов является прямо-таки поразительным, но — стоит об этом напомнить еще раз — в обоих случая перед нами все-таки двухтысячные, а не восьмидесятые.

Нелегалы из будущего

Вообще, количество «проколов» в фильме зашкаливает все допустимые нормы. Если составлять их подробный список, то наша рецензия с легкостью попутно сойдет за анонс фильма «Тупой и еще тупее». Каким, например, образом режиссер умудрился обнаружить в 1984 году фермера-арендатора? Откуда в это время было взяться нелегальному рабскому труду безответных вьетнамцев? С чего Балабанов решил, что в восьмидесятые годы милиция деградировала уже настолько, что не могла найти парня с майкой с надписью «СССР» (не снимающего ее к тому же ни днем, ни ночью), имеющего массу знакомых, не думающего скрываться и разъезжающего на автомобиле с зарегистрированными номерами? Неужели он всерьез полагает, что с подобной сверхъестественной задачей смогли бы справиться только герои сериала «Улица разбитых фонарей»? Как он мог допустить, что с ума может сойти целое отделение милиции разом (иначе чем объяснить ту обыденную деловитость, с которой сослуживцы капитана Журова помогают ему выстраивать некрофилические мизансцены в домашних условиях)? В каком страшном сне ему могло привидеться, что можно сделать состояние на нелегальных поставках ненецких оленьих шкурок? Неужели он действительно не понимает, что Министерство обороны и Министерство внутренних дел — это два совершенно разных ведомства и ни одно из них не станет решать проблемы другого? Где и когда он сталкивался с преподавателями научного атеизма, действительно верящими в то, что они говорят на своих лекциях? Неужели для него является откровением, что это, как правило, были насквозь циничные люди, сумевшие превратить научную фикцию в твердый источник дохода? И такие вопросы можно задавать до бесконечности…

Игнорировать их можно только в том случае, если допустить, что Балабанов следовал совершенно сознательной установке — доказать, что проблемы постсоветской России на фоне будто бы существовавшего в СССР кровавого кошмара представляют собой всего лишь плохо осознаваемые прелести. В таком случае он является кинематографической реинкарнацией незабвенного Сергея Владиленовича Кириенко, который когда-то пытался уверить избирателей, что они просто забыли, как плохо жили (читай: не понимают, насколько хорошо они живут). Если это действительно так, то пожелаем ему успеха в этом нелегком и чрезвычайно благородном деле: ведь сколько еще в стране неразумных граждан, так и не подозревающих о своем счастье…

Допустим теперь, что случай, столь ученически-неуклюже воссозданный в «Грузе 200», действительно имел место. Какие отсюда можно сделать выводы? Какие угодно (например, психопатологического характера), но только не те, которые могут претендовать на какие-то глобальные социально-политические обобщения. А именно к ним, вне всяких сомнений, и пытается подтолкнуть нас автор фильма. Сводятся они к тому, что происходящее на экране необходимо рассматривать как типичную для советской эпохи ситуацию, монотонно повторяющуюся в любом городе или поселке СССР независимо от времени и места.

На афише фильма, которая и сейчас украшает кинотеатр «Орленок» (единственное место в Нижнем, где идет «Груз 200»), горделиво сообщается, что зритель имеет возможность ознакомиться с одиннадцатым фильмом Алексея Балабанова. Хочется надеяться, что с последним. Хотя, с другой стороны, все-таки интересно: неужели действительно можно снять что-то более скучное, убогое и невразумительное?

Алексей Коровашко