№25 (97), 21.12.2007

Политика

О демократическом централизме

К итогам съезда «Единой России»

Единодушное (почти) голосование за «Единую Россию» — не столько результат применения административного ресурса или слабости гражданского самоощущения у избирателей. В обществе нет консенсуса по поводу национальных интересов, но есть ощущение, что ими нельзя жертвовать в ходе политической борьбы. Теперь перед победившей партией встала задача: как избежать вредных последствий «политического монополизма»?

Являясь крупнейшей на сегодня политической организацией России (да, с приписками, но и с сотнями тысяч карьеристов, сознательно пошедших в партию власти), «Единая Россия» теперь может принять любой закон и даже поменять Конституцию. На прошедшем съезде, в конечном счете, обсуждались тактические вопросы предстоящей президентской кампании. Вопрос в том, кто и как будет определять стоящие перед партией цели и пути их достижения в дальнейшем.

В ходе избирательной кампании по выборам депутатов Государственной думы только ленивый не прошелся по историческим аналогиям, сравнивая нынешнюю партию власти с «руководящей и направляющей».

Сходство отдельных черт, безусловно, обнаружить несложно. В конце концов, в «ЕР» достаточно много выходцев из КПСС или руководящих органов ВЛКСМ, для которых эта стилистика ностальгически близка. Различия в виде наличия других партий — непринципиальны: в Польше, ГДР, наконец, в коммунистическом Китае существовали и другие партии, наряду с правящей. С другой стороны, примеры Мексики, послевоенной Японии или Италии явили феномен «полуторапартийной» системы, когда при базовом наборе признаков демократии, реально состоявшаяся партия только одна — она и подтверждает регулярно свое право на периодически проводимых выборах. К чему сейчас ближе Россия? Судя по тому, что люди, активно позиционировавшие себя как либералов, разделились на лояльных нынешним порядкам и резко критически к ним относящихся, точного ответа дать сегодня невозможно.

Изменилось и настроение общества. Всеобщее воодушевление конца Перестройки, расшатавшее монолит советской власти, сменилось сегодня не то чтобы апатией, но трезвым расчетом: «А что я буду с этого иметь?» В популярном в конце 80-х годов анекдоте герой на вопрос «Что бы ты сделал, если бы стал Генсеком/Президентом СССР)» отвечает: «Объявил бы войну Финляндии и на следующий день капитулировал». В этой формуле совместились неверие в возможность вытащить страну из кризиса без внешнего вмешательство и отношение к коммунистической идеологии с позиций «не учите меня жить, лучше помогите материально». Когда из-за падения цен на нефть государство оказалось не в состоянии «неуклонно повышать уровень жизни советского народа», население и предъявило ему счет.

Распространилась иллюзия, что Запад живет хорошо, потому что там есть выборы, а не несменяемая номенклатура, представители которой с одинаковым успехом (лучше сказать — результатом — он ведь может быть и отрицательным) могут руководить и театром, и баней. Возникло представление, что рыночные механизмы работают в интересах потребителей (что является правдой, но при соблюдении определенных условий). И возникло почти всеобщее желание воспользоваться плодами всего этого.

Согласно этим идеальным представлениям, реформировать экономику должны были политики, а политические партии должны были выражать интересы определенных классов. А у бывших слушателей марксизма-ленинизма, коих большинство, представление о классовых интересах сводилось к построению общества с господством этого самого класса: если класса собственников — то капитализма, если класса рабочих — то социализма. И для тех, и для других возможная помощь заграницы была моральна. Речь шла или о классовых союзниках в борьбе с непримиримыми врагами, или «о поражении своего Отечества в империалистической войне» (сформулированная Лениным позиция большевиков).

На войне как на войне. И победить на выборах стало допустимо любыми средствами. В самый романтический период демократии говорили о «естественной норме вброса» властью 10-15% бюллетеней. Однако многие еще верили в кандидатов и «голосовали сердцем». Не имеющие административного ресурса кандидаты обращались к политтехнологам, которые, если называть вещи своими именами, помогали им манипулировать избирателями. Но, как говорится, «можно долго обманывать небольшую группу людей, можно обманывать весь народ недолгое время, но нельзя все время обманывать весь народ». Протестное голосование часто было не только против действующей власти, но и против всей системы выборов, которые ничего не решают. Тем более, что и сам протест стал предметом искусных манипуляций для достижения определенных целей.

Предметы для политических дискуссий в прессе или в стенах парламента партии политики стали выбирать по рекомендации пиарщиков. Постепенно очень многие осознали, что в публичных дебатах не ищется решение — их участники просто пытаются набрать побольше очков в глазах телезрителей и по возможности «опустить» оппонентов. Поиск компромиссов в парламентских комитетах, как не столь зрелищный, почти не удостаивался внимания прессы. Как результат — рейтинг доверия к парламентариям и Госдуме в целом упали до неприлично низкого уровня. Знаменитая фраза Бориса Грызлова «парламент не место для дискуссий», стала лишь современной реинкарнацией известного «караул устал».

Но если парламент не место для дискуссий и СМИ тоже почти не в состоянии поддерживать конструктивный формат обсуждения, то где и как должны вырабатываться решения? «Суверенность» достигнута. Теперь вопрос даже не в «демократии». Вопрос в процедурах, обеспечивающих выработку эффективных решений. Смогут ли их заменить внутрипартийные дискуссии в «ЕР»? Хорошо уже то, что наверху «чувствуют сквозняк, потому что это место свободно».