№25 (97), 21.12.2007

Среда обитания

Память формы

Провинциальный газетный писатель поступит разумно, сосредоточившись на текущих новостях и событиях своего окоёма — своего города и края. Причем, зачастую он видит: смысл ограничится аккуратными констатациями и краткими оценками – попытка более общего осмысления злободневности неминуемо уведёт автора далеко за пределы региональной проблематики. Там, в высотах глобальных смыслов, в пучинах федеральной политики он теряет опору осознаваемой, достоверной реальности. На этих информационных горизонтах он волей-неволей должен выдерживать сопоставление с мыслителями влиятельными, широко известными — а, главное, куда более осведомленными в сути и нюансах процессов, определяющих судьбы страны и мира.

Удалённость от центров, где судьбы эти вершатся, как бы обрекает провинциала на пребывание в сумеречной зоне медийного хаоса. Он ловит дробные отголоски событий во всё более модерируемой интернет-сети, пытается усмотреть нечто в щелку на стыке телевизионных кадров, отредактированных до полной утраты любого отношения к действительности. Не объективную, а лишь информационную картину он созерцает: лубок, писанный под диктовку многих разноречивых интересов. Достаточно ли этого, чтобы дерзить миру попытками понимания? Не осмотрительнее ли ограничить мысль зримым и осязаемым, происходящим в кругу физической досягаемости? И согласиться с тем, что всё прочее – прерогатива сотрудников PR-службы гигантского ЗАО «Россия», допущенных к интимным спискам его соучредителей и акционеров.

Именно этот подход, в принципе, и соответствует сегодня практике и редакционной политике большинства региональных СМИ всех родов и видов. Время ясно предлагает им судить не выше местного голенища. Разбирайтесь-де с бытом своих муниципий, возделывайте родную почву с её проблемными дорогами, застройками, рынками, мелким взяточничеством дьяков и городовых… Мало ли конкретной работы на местах. А судьбоносно-масштабное оставьте более информированным и квалифицированным коллегам из центра, тем более что средства, которыми они располагают, на много порядков превосходят ваши возможности. Общий пейзаж мира вам набросают те, кому далеко видно с высоты, — вы же тщательно прорисуйте несколько травинок возле своего муравейника. И все окажутся при деле.

Непросто что-либо противопоставить такой концепции. Да и стоит ли? Хотя дух самодеятельных деревенских философов в Отечестве неистребим — когда-то именно он помог открыть принцип реактивного движения, позволивший человечеству путешествовать в космосе. Однако всё меньше охотников расплачиваться репутацией местного сумасшедшего за рискованные озарения. Вообще, если уполномоченный наблюдатель с вершины заоблачной сообщает, что земля — большой плоский блин, покоящийся на трёх китах, из нашей низины опровергнуть это будет сложно. Да и некогда. Нехай, на китах. Внизу своих проблем хватает.

Такую позицию нельзя назвать апатичным смирением. Для этого вера в упомянутых китов слишком относительна нынче в любой глуши. Но, если полемизировать по данному вопросу реальной возможности нет, можно просто вычеркнуть его из местной повестки. Уйти от рассмотрения того, на что не можешь повлиять, чего не можешь изменить. И здесь тема выходит за периметр информационной, журналистской проблематики. Против имеющихся рекомендаций, становится общей, тотальной. Покушающейся на характеристику умонастроений всего отечественного общества.

А давно ли общество это бурлило наивными митингами в любом райцентре? Витиям провинциальным почудилось, что мнения их вливаются в общий хор, гражданские голоса их имеют свой вес и смысл в определении путей государства. Обольщения эти не были долгими.

Современным технологам известны материалы, обладающие удивительной памятью формы. Как их ни терзай, ни комкай — едва деформирующая сила ослабевает, материалы эти во всех деталях принимают прежнюю, изначально приданную им конфигурацию. Кажется, порой, что само государство отштамповано из подобного вещества. Недавнее десятилетие беспощадно испытало его на разрыв, излом, скручивание и сдавливание. Но оно выжило, медленно напитываясь нефтедолларами, — и дождалось поры для восстановления своей исконной формы, заданной метафизической памятью.

При полной смене терминологических декораций, лексики, описывающей общую конструкцию, очертания её более чем узнаваемы. Она венчается все тем же неприметным овершием очень специальных организаций, функции и методы которых неизменны со времен опричнины, сформированы в ведомствах Бенкендорфа и Победоносцева, отточены до совершенства в тихих недрах закрытых советских организаций. Ниже просматриваются знакомые очертания главенствующей общественной силы, безраздельно принявшей на себя роль «ума и совести» общенациональных масштабов. Правда, теперь она предстает уже не в виде партийного или сословного монолита, но скромным букетиком партий, как бы даже иногда и расходящихся во взглядах по мелким вопросам. Гражданам за них разрешено голосовать. Впрочем, разрешено и не голосовать — тем, кому недостаток политической сознательности мешает оценить всю прелесть этого выбора: их отсутствия на избирательных участках нынче никто не заметит.

В обозримом будущем не предвидится изменений в характере и составе господствующей политической силы, вяло имитирующей некий идеологический спектр. Механизмы демократии срабатывают только там, где основа национального достояния создается интеллектом и квалификацией огромного множества граждан. Пока основа эта формируется энергосырьевыми фонтанами, бьющими из общенародной земли, достаточно разрешительно-силовых методов управления и распределения. С этой задачей справляется тонкий общественный слой, мало зависящий от сочувствия обездоленного большинства. Буквально все мощнейшие, федерального уровня СМИ находятся под контролем этой неформальной корпорации. Любые неожиданности блокируются ею чисто технически — на этапе выдвижения кандидатур и учреждения общественных организаций. Не в том беда, что всё в политике решают деньги. При любой демократии по-факту в управлении государством участвуют только имущие граждане. Здесь нет проблемы — для стран, в которых действительно богат народ. Но в нашем случае богат (зато фантастически) мизерный процент населения — узкий круг, намертво сплоченный корпоративным инстинктом. И сегодня в Отечестве нет сил, способных этот круг разомкнуть.

Нельзя сказать, что тема эта озвучена на каждом углу, но, в сущности, говорить об этом — значит умножать банальности. Есть вещи для всех очевидные, но которые принято обходить молчанием. Не кричим же мы в декабре повсеместно о том, что наступила зима. Следствия сложившегося положения тоже понятны, поскольку известны. Это тоже — память формы. Память эта многих приведет к гражданскому равнодушию, даже брезгливому отстранению от процессов федеральной политики. Позицию несотрудничества займут, прежде всего, уверенные в своей конкурентности и востребованности профессионалы, способные продать свой труд в любой стране мира. Их настроения быстро распространятся на всё общество, сперва лишая власть всякой сакральности, а затем опуская исключительно до ролей в площадных анекдотах. Дальнейшая судьба власти тоже известна всякому носителю социальной памяти. Осень её начинается с привычной дихотомии: «Родина и государство», «мы и они».

Они хотят сообщить нам, что путем почти фокуснических манипуляций полномочия первого лица государства сохранены за определенной личностью и, одновременно, как бы и переданы другой персоне? Принято к сведению, хотя, в сущности, — уже безразлично. Смысл конституционного положения в любом случае потерян, а её девственной буквой пусть любуются сами. Они предлагают проголосовать за преемника, избрание которого на высший государственный пост равнозначно отказу от института президентства? Кто-нибудь придёт, проголосует — им хватит, а нам — опять-таки, безразлично. Нет смысла тратить время и внимание на то, чего мы не в силах изменить. Обойдутся опричь нас.

Провинциалу не нужно совершать больших усилий, чтобы вернуться к этому типу гражданской реакции. Внутренний ограничитель социального энтузиазма вмонтирован в его сознание как средство индивидуальной психической защиты. Когда я был юн, не одряхлели еще нижегородцы, в зрелом и сознательном возрасте встретившие Октябрьскую революцию. Один из них говорил мне доверительно: «Это в Москве да Питере демонстрировали… А если бы власть большевистская продержалась только лет восемь-десять, никто у нас в Нижнем и не прочувствовал бы толком, что она вообще была». Вот, отчего-то вспомнилось сейчас.

Игорь Чурдалев