№26 (99), 28.12.2007
Культурный слой
Александр УСВАТОВ: «Если искусство не актуально, то это уже не искусство»
Александр Семёнович Усватов принадлежит к тому редко сегодня встречающемуся типу русской интеллигенции, который можно назвать «лихачёвским». Ему 81 год. Больше тридцати лет он был военным, а потом занялся живописью. Сегодня его картины можно увидеть в частных российских и западных коллекциях, в музеях. О времени и о себе, об импрессионизме и актуальном искусстве, о Пикассо и Жутовском — в интервью известного нижегородского художника.
Искусство должно воздействовать не на мозги, а на душу. Я не отрицаю смысловой нагрузки, но философским должен быть подтекст, а основой — обнаженная эмоция
— Вы согласны с теми, кто говорит, что современная Россия ощутимо напоминает Советский Союз?
— В политику лезть, честно говоря, не хочется. Могу сказать лишь одно. Были люди, для которых жизнь при социализме была земным раем, и были диссиденты. Для одних это было чудо как хорошо, для других — чудо как плохо. Отношение и тех, и других к советской истории существует в чёрно-белом варианте, а жизнь — цветная: что-то было хорошо, а что-то плохо, и глупо замалчивать какую-либо из «правд». Об истории надо говорить без надрыва, без истерики. Потому что большое, как известно, видится на расстоянии. У меня военное прошлое, так что я — «государев человек». И, на мой взгляд, в России государство фактически всегда было сильным, просто потому, что не могло позволить себе слабость на такой огромной территории — в противном случае страна бы развалилась.
— Вам, как художнику, было уютнее тогда?
— На этот вопрос однозначно ответить нельзя. В материальном отношении советскому художнику лучше жилось. Например, я за мастерскую платил восемь рублей в месяц. Сейчас за эту мастерскую мне бы приходилось платить около 4-5 тысяч рублей в месяц. При Ельцине функционировал закон «О культуре», в котором было прописано, что арендная плата за мастерскую не должна превышать сумму оплаты за коммунальные услуги. Но с недавних пор этот пункт из закона изъяли. Сейчас, по-моему, удалось добиться каких-то «льгот» по аренде. Но факт остаётся фактом. Чтобы написать большой холст, потолки в мастерской должны быть хотя бы на высоте пяти метров, нужна возможность отойти и посмотреть на то, что получается, со стороны. Так вот за большие мастерские, по сто квадратных метров, в которых есть для этого условия, приходится платить по 12–15 тысяч рублей в месяц. При этом в Советском Союзе каждые три месяца в провинции и ежемесячно в Москве и Санкт-Петербурге, государство проводило закупочные комиссии. У меня, например, очень много работ купило государство. Но есть и обратная сторона. Сегодня следы многих из тех картин потерялись — они оказались раскинуты по небольшим городам. Так произошло с одной из моих работ, висевшей в Манеже на выставке «Сорок лет победы»: она просто пропала в Шахунье, и неизвестно, что с ней произошло, — списали, выкинули или забрали в частную коллекцию? С другой стороны, сейчас открыли все шлюзы. Раньше, чтобы вступить в Союз художников, нужно было принять участие как минимум в двух выставках — республиканских или союзных. Но республики были разными. Сложно соотнести 150-миллионную Россию и 1,5-миллионную Эстонию. Так что стать членом Союза художников РСФСР было чрезвычайно трудно. К примеру, прорваться на выставку в Манеже. Даже вопрос, принимать или нет в Союз художников без высшего профильного образования, обсуждался на протяжении двух лет. Сегодня все двери открыты: достаточно провести маленькую выставку, получить рекомендацию от местного Союза художников и практически автоматом проходишь в федеральный Союз. Хотя с другой стороны, раньше наши выставки были настоящим событием. Сегодня это далеко не так.
— А вы не чувствовали никакого ущемления в творчестве?
— Вы имеете в виду авангардистов?
— И их в том числе.
— Ну, да… Можно, конечно, вспомнить «бульдозерную выставку». Но это же была нелепость! Там были показаны работы откровенно слабые. Недавно свой юбилей отмечал небезызвестный Борис Жутовский. Это в первую очередь диссидент и лишь потом художник. Он, конечно, неплохой график. Но отнюдь не выдающийся живописец. Однако его сделали публичной фигурой, в то время как необыкновенно талантливые Гелий Коржев или братья Ткачёвы остаются без внимания. Впрочем, сегодня себя художником может называть кто угодно. Я же убеждён, если художник перестал удивляться, ему надо менять профессию. К сожалению, здесь проявляется другая сторона той самой «открытости шлюзов». Многие замечательные и талантливые нижегородские живописцы ударились в «салон» — они мастеровито пишут красивые картинки на потребу обывателю в худшем смысле этого слова. Мастер «перформанса» Кулик организовал свою выставку в Доме художника — в этих огромных палатах, где аренда стоит бешеных денег. Выставка длилась больше месяца. Финансовую поддержку ему оказало минкультуры. Хотя, справедливости ради, отмечу, что когда я в 2002 году устраивал свою выставку, мне аренду залов оплатило областное министерство. В этом году, правда, мне уже никто не помогал, и я заплатил за помещение в общей сложности 18 тысяч рублей. Небольшие деньги, но есть и объективная реальность — я за весь прошлый год продал девять работ. За этот — ни одной: были выставки, мало времени, но и очередь за моими картинами вы тоже не увидите. Их покупают крайне редко. И мы опять вернулись к разговору о финансовой стороне вопроса.
— Кого из современных нижегородских художников вы можете выделить? Кто вам интересен?
— Я могу говорить только о живописцах. В первую очередь, это, безусловно, Вячеслав Грачёв. Из совсем молодых имён могу назвать Дуцева. Это выпускник Архитектурно-строительного института. Он работает пастелью. Очень интересный художник. Есть Полина Рыбакова — дочь известных нижегородских графиков Татьяны Быковой и Павла Рыбакова. У неё крайне интересные работы. Для меня «интересность» заключается в профессионализме, искренности, творческой самостоятельности — когда нет подражательства. Есть и совсем юные художники с очень талантливыми картинами.
— Какое направление в живописи вам ближе?
— Безусловно, реализм.Под реализмом совершенно неправильно понимают натурализм. А натурализм, если грубо формулировать, — попытка подменить фотографию. Но в этом нет смысла — телевизионная или фотокамера может сказать о действительности гораздо больше, чем художник. Но зато у художника есть преимущество в чувствах и эмоциях. И понятно, что реализм — это не то, что изображаешь, а то, как
изображаешь. Натурализм отличает большое внимание к детали, реализм не старается избегать нескольких образных акцентов — неверно отвлекать внимание зрителя от главного. Я, к слову, считаю, что название картины не должно расшифровывать её сюжет — картина должна говорить за себя.
— Какую функцию в современном мире должно выполнять искусство, с вашей точки зрения?
— Это не я сказал, но разделяю эту точку зрения абсолютно: «Религия — это спасение души, а искусство — её очищение» Я так это вижу. Меня так учили.
— Что вам хочется сделать с окружающей нас реальностью — идеализировать, констатировать, «выпятить» какие-то недостатки?
— Я только передаю свои ощущения — то, что и как я чувствую. В этом смысле мне близка концепция импрессионистов.
— Известный персонаж Илья Глазунов довольно активно заявляет о своих политических взглядах. На ваш взгляд, художник может себе это позволить?
— В течение нашего разговора мне всё время вспоминаются цитаты… Я не помню, кто это сказал, но метафора очень точная: художник должен относиться к политике, как к огню, — можно нагреть руки, а можно обжечься. Я остерегаюсь вмешиваться в политику. И не потому, что я боюсь. Просто, с моей точки зрения, политикой должны заниматься профессионалы. Как и любым другим делом. Кстати, у нас с известным искусствоведом Филипповым как-то состоялся разговор о Малевиче и его «Чёрном квадрате»: он считал, что эта картина — шедевр. Я спросил у него, в чём её гениальность, на что он мне ответил, что в ней заложена серьёзная философская глубина. Но я и тогда и сейчас хочу понять — с какой стати художник и искусствовед должны говорить о философии?
— То есть вы фактически за «чистоту жанра»?
— В большой степени да.
— Тогда весьма интересно было бы узнать, как вы относитесь к искусству второй половины XX века…
— Я и сам к нему отношусь. И вы знаете, любая из моих работ основана прежде всего на чувстве, а не на мысли или идее.
— А к символизму современного искусства, когда произведение оказывается «закодированным» — со множеством смыслов и аллюзий в рамках постмодернистского восприятия?
— Я этого не понимаю. Давайте возьмём простой пример. Играет траурный марш Шопена. И высоколобый интеллигент-профессор, и малограмотный плотник почувствуют одно и то же — скорбь, грусть. Может заиграть и что-нибудь жизнерадостное из Шостаковича, например. Реакция тоже будет одинаковой у обоих. Возможно, я в некоторой степени утрирую, но всё же я убеждён, что искусство именно так должно воздействовать на людей — не на мозги, а на душу. Я, безусловно, не отрицаю смысловой нагрузки, но философским должен быть подтекст, а основой — обнажённая эмоция. Возьмём другой пример. Есть знаменитая картина Пикассо «Герника». Я не вижу в ней никаких чувств — одно хитросплетение линий с квадратными изгибами. Мне гораздо ближе импрессионизм, а некоторые критики называют импрессионистом меня. Возможно, это покажется странным, но я думаю, импрессионизм — это реализм, основанный на впечатлении. Многие противопоставляют их друг другу, но это в корне неверно. Кстати, сегодня появилось понятие «актуальное искусство». Мне это представляется странным, поскольку искусство по определению не может не быть неактуальным. Если оно не актуально, то это уже не искусство. Самый актуальный художник — Леонардо да Винчи, удивляющий нас и сегодня.
— Сегодня много говорят об отсутствии профессиональной критики. Это правда?
— Я вообще с большим недоверием отношусь к искусствоведам. Тот же да Винчи говорил, что право на критику имеет человек, обладающий собственным творческим опытом. Я считаю, главная задача критика — проторить дорожку от обывателя к художнику. Но он не должен опускаться до уровня обывателя. Он должен взять его за руку и убедить — «Пойдём, тебе понравится!»
— Искусство должно быть гуманистичным в XXI веке?
— Безусловно. Если это не гуманизм, то — пропаганда.
Эмилия Новрузова