№49 (1367), 14.07.2008

Общество

Занимательная арифметика, или Почему 282 = 666

Статья 282 Уголовного кодекса — знаковое явление в новейшей российской законодательной практике. Эффективный механизм для контроля над «некорректным» гражданским мышлением. Или другими словами, способ борьбы с теми, кто не в идеологическом кремлёвском мэйнстриме. По крайней мере, практика применения 282-й наглядно демонстриурет, кто подпадает под её карательное действие. Достаточно вспомнить, что обыски в квартирах и офисах нижегородских оппозиционеров проводились под эгидой борьбы с экстремизмом. Неудивительно, что периодически слышны возгласы — от шёпота до воплей — об отмене 282-й. «Новая» в Нижнем» продолжает дискуссии обозревателей и экспертов за и против статьи УК об экстремизме. В этом номере высказываются филолог Алексей Коровашко и политолог Андрей Макарычев.

Статья 282 является безусловным шедевром законотворчества, поскольку позволяет привлечь к уголовной ответственности кого угодно, когда угодно и где угодно. Жаркий июльский день. Открытое летнее кафе где-нибудь на Большой Покровской. За одним из столиков сидят две подруги, знакомые друг с другом еще со школьной скамьи. Речь, как водится в подобных случаях, идет о насущных жизненных проблемах: целлюлите, косметике, тряпках и коварных соперницах. Одну из подруг только что бросил муж, поэтому в самый разгар беседы она в сердцах восклицает (достаточно громко, чтобы слышали окружающие): «Все мужики — сволочи!» Можно ли считать этот возглас простым выражением эмоций, потребностью хоть как-то выйти из стрессового состояния? Конечно, нет. Перед нами, если обратиться к формулировкам 282 статьи, «действия, направленные на возбуждение ненависти либо вражды, а также на унижение достоинства человека либо группы лиц по признакам пола… совершенные публично». Минимальное наказание, которое за это полагается, — штраф от ста тысяч до трехсот тысяч рублей.

Другая ситуация. В каком-нибудь учреждении начальник пытается «уговорить» одного из подчиненных выполнить внеурочную работу, обещая в качестве награды похвальную грамоту. Тот всячески «отбрыкивается» и, в конце концов, восклицает: «Я вам что, негр, что ли, бесплатно вкалывать! Другого дурака поищите!» Если разговор этот будет происходить в присутствии других лиц, то ничто не помешает квалифицировать его в качестве действий, направленных «на унижение достоинства человека либо группы лиц по признакам… расы».

Еще один повод для раздумий. Шумная компания друзей, расположившаяся на заднем сидении маршрутного такси, коротает время за громким — на весь салон — рассказыванием анекдотов о чукчах (как вариант: о «горячих» финских парнях, «сообразительных» молдаванах, меркантильных евреях, любвеобильных грузинах и т.п.). Сидящий в той же маршрутке прокурор, конечно, посмеется вместе с другими пассажирами, но не откажет себе в удовольствии возбудить уголовное дело по факту наличия действий, унижающих достоинство «человека либо группы лиц по признакам… национальности, языка, происхождения». Кстати, строго следуя содержанию 282 статьи, необходимо будет привлечь к уголовной ответственности и тех кино— и видеопрокатчиков, которые потчуют отечественного зрителя такими откровенно русофобскими фильмами, как, например, «Рэмбо» (вспомним эпизоды с Иваном Драгой), «Индиана Джонс и Королевство хрустального черепа» и многими другими.

Теперь представим себе телевизионный сериал (что-нибудь вроде «Улиц разбитых фонарей» или «Агента национальной безопасности»), в котором главный герой поочередно борется с последователями различных сект: сатанистами, каннибалами, хаббардистами, приверженцами гаитянского культа Вуду, ревнителями южноамериканского шаманизма, активно употребляющими галлюциногенные и токсичные вещества, и прочими. Ничто не мешает обвинить создателей данного сериала в сознательном унижении несчастных адептов перечисленных течений (по признаку «отношения к религии», которая, напомним словарную формулировку, является «совокупностью духовных представлений, основывающихся на вере в сверхъестественные силы и существа»).

Еще больше не повезло тем, кто осмелится упомянуть в негативном контексте представителей «какой-либо социальной группы». Достаточно, например, будет произнести прилюдно фразу «офисный планктон», как российские суды окажутся завалены исками от обиженных сотрудников многочисленных бюрократических учреждений. С другой стороны, поклонникам Иосифа Виссарионовича Сталина и советского периода российской истории (а их, мягко говоря, очень и очень много) ничего не стоит затеять судебное преследование Николая Сванидзе, который возвел глумление над СССР в ранг особой профессии.

Неукоснительное соблюдение 282 статьи делает абсолютно невозможным хранение и переиздание многих произведений классической русской литературы. Под ее действие подпадает, например, гоголевский «Ревизор» (в нем крайне неприглядно выведены сотрудники правоохранительных органов и работники городской администрации), «Гроза» Островского (купеческое сословие не вызывает в пьесе никаких симпатий, а, скорее, наоборот), «История одного города» Салтыкова-Щедрина (содержит «клевету» на корпорацию «мэров» во всех ее разновидностях), «Угрюм-река» Вячеслава Шишкова (крупные предприниматели изображены как люди, напрочь лишенные чести, совести и долга) и т.п.

Таким образом, пресловутая 282 статья, по сути дела, не оставляет человеку никакой возможности для свободного выражения собственных взглядов и мыслей. Замкнутое пространство, в котором он оказывается, сродни лифту, в котором, по воле Леонида Гайдая, застрял Иван Васильевич Грозный. И что кричать — то ли «Замуровали, демоны!..», то ли «В милицию замели, дело шьют!..», — пока, к сожалению, совершенно неизвестно…

Андрей МАКАРЫЧЕВ:

Термин «экстремизм» для меня интересен тем, что его использование указывает на то, как властвующие элиты прочерчивают границы современного политического сообщества России. Ведь экстремизм — это действия, которые интерпретируются властью как находящиеся за гранью дозволенного, за краем допустимого. Соответственно, экстремизм — это некая патология, девиация. Проблема в том, что такие понятия, как «норма» и её нарушение в виде экстремизма, всегда являются предметом интерпретации, то есть они конструируются, а не являются чем-то юридически раз и навсегда зафиксированным.

«Словарь» любой власти содержит в себе описание различных социальных типажей, ранжируемых в зависимости от их отношения к этой самой власти. Есть, например, типаж «лояльного гражданина», принадлежащего к «путинскому (теперь, видимо, путинско-медведевскому) большинству». Название движения «Наши» хорошо отражает такой способ языкового маркирования. Но кто же тогда «не наши»? Здесь есть несколько вариантов. Есть «системная» («вменяемая») оппозиция — это те, кто принимают правила игры, установленные Кремлём, но расходятся с ним в тактике. Есть «мешающие» политике центральной власти, те, кто, по словам премьера Владимира Путина, «обделывает свои делишки, чтобы получать коврижки за наш с вами счёт». Есть «внесистемная оппозиция» — это те, кто бросает вызов установленному порядку, то есть институтам и политическим практикам. Они находятся на грани легитимности. Далее идут «экстремисты», то есть те, кому государство отказывает в легитимности. Наконец, есть ещё «фундаменталисты», «фанатики», «радикалы» и, как крайнее проявление экстремизма, — «террористы».

Принципиальный вопрос состоит в том, как государство реагирует на активность этих типажей? Власть (причём любая) по своей природе есть воплощение гегемонии, и именно в этом качестве она неизбежно будет кого-то «выводить за скобки», то есть определять как угрозу существующему порядку. Конечно, разные типы власти делают это по-разному: например, при советском режиме широко распространённой была практика медицинского освидетельствования тех, кого причисляли к диссидентам. Иными словами, само вольнодумие, с точки зрения коммунистической власти, можно было рассматривать в психопатических категориях. Нынешняя власть действует иначе — она чаще всего инкриминирует своим противникам нарушение законности, в том числе общественного порядка. Другими словами, вместо вопроса «Болен или здоров?» власть действует в другой, юридической, системе координат — «Виновен в нарушении закона или нет?» Перевод разговора в техническую плоскость упрощает реакцию государства на любые акции протеста. Другими словами, для власти «экстремистские сообщества» — это не субъекты политических отношений, а носители криминального начала. Такая реакция не предполагает ответа на вопросы типа «прав или не прав», «справедливо или не справедливо». Эти вопросы означали бы признание политической подоплёки в деятельности тех, кто именуется экстремистами, что крайне невыгодно любому государству.

Наше государство освоило технологию определения «чужих», «внутренних врагов» (будь то сторонники «олигархического реванша» или «шакалящие у иностранных посольств»), но никак не может освоить более тонкую технологию коммуникации с теми, кто стоит на непримиримых и диаметрально противоположных с ней позициях. Многие формы экстремизма прямо или косвенно порождаются (а то и провоцируются) самим государством — на эту тему в мире исписаны горы книг. Значит, этому государству нужно уметь не только дисциплинировать и наказывать, но и находить тот язык, на котором можно вести диалог с протестующим меньшинством.

Алексей Коровашко