08-10-27

Культурный слой

Старая песня на новый лад

В качестве «литературно-научного приложения к альманаху «Русский смех-08» нижегородское издательство «Книги» выпустило сборник «Жил-был у бабушки серенький козлик. Трагическая песня в пародийных интерпретациях». Из четырехсот существующих пародий на известную песенку про козлика составитель сборника Эдуард Алексеевич Кузнецов отобрал сто текстов, отличающихся, с его точки зрения, особыми стилистическими достоинствами и нестандартным варьированием традиционного сюжета.

Тексты распределены по трем рубрикам: «Пародии, опубликованные в печати», «Пародии из Интернета» и «Пародии на языке эсперанто» (в последнем случае любопытны не столько смысловые «сдвиги», сколько фонетические трансформации знаменитой песенки: «Vivis che olda dam’ griza kapreto, / Du-tri, du-tri, griza kapreto…»). Правда, если быть точным, во всех без исключения произведениях, включенных в «козлиную» антологию, пародируется не сам фольклорный памятник (известный, кстати, начиная с XVIII века), а художественная манера различных поэтов и прозаиков: песенка о козлике является лишь событийным «каркасом» для комических стилизаций под конкретных писателей.

Хотя данный прием — создание пародийного цикла на тему «Серенького козлика» — восходит к юмористическим экспериментам Адуева и Арго, в сознании большинства читателей он прочно ассоциируется со знаменитой антологией «Парнас дыбом», впервые опубликованной в Харькове в 1925 году. Три популярных сюжета («Жил-был у бабушки серенький козлик», «У попа была собака» и «Пошел купаться Веверлей») «разыгрывались» в ней во всевозможных стилистических регистрах: начиная с древнегреческого эпоса и заканчивая зощенковским «сказом». Таким экстравагантным способом авторы «Парнаса» (филологи Харьковского университета Розенберг, Финкель и Паперная) попытались дать иллюстрацию к теории бродячих сюжетов, разработанной в трудах Бенфея, Буслаева и Веселовского.

Нам кажется, что при отборе и распределении шуточных интерпретаций «трагической песни» Эдуарду Кузнецову также следовало бы использовать иные принципы, чем простая хронология появления пародий. Тот же Веселовский, например, совершенно справедливо утверждал, что история любого эпитета «есть история поэтического стиля в сокращенном изложении». Перефразируя эту литературоведческую аксиому, можно сказать, что совокупность пародий на «Серенького козлика» есть одновременно краткая история всей русской литературы. История, как бы пропущенная через «фильтр» одного-единственного сюжета. При таком подходе литературно-научное приложение к «Русскому смеху-08» должно было открываться не пародией Адуева и Арго на Есенина (заметим, крайне неудачной), а пародией Финкеля на Симеона Полоцкого — «виршеслагателя», жившего в XVII столетии («Старуха древня въ градъ некоемъ бяша, / козловi брадата вельми любяша. / Але взалкалось тому козляти / во темнiи лъси идти гуляти…»). Ну, и завершаться, соответственно, «передразниванием» современных авторов: Людмилы Петрушевской, Татьяны Толстой, Александры Марининой и т.д. (включение пародий на Ганса Сакса, Шекспира, Омара Хайяма и О. Нэша представляется избыточным в любом случае).

Если оценивать не гипотетически возможное, а реально существующее, то следует признать, что нижегородская «эпитафия» Серенькому Козлику обнаруживает некоторые досадные просчеты. Во-первых, не совсем понятно, на каком основании было решено предоставить место посредственным пародиям на второстепенных и совершенно забытых писателей (таких, например, как Гатов, Дагуров, Тарабукин) и, наоборот, оставить за «бортом» формально безупречные пародии на классиков русской литературы — Карамзина, Ремизова, Козьму Пруткова. Во-вторых (и это, может быть, даже важнее, чем первый промах), нравственная допустимость отдельных текстов не выдерживает никакой критики. Так, пародия на песню Андрея Макаревича «Памяти Высоцкого» («Я оставил свой дом…») дает, разумеется, определенное представление о поэтическом стиле лидера «Машины времени», но имеет при этом характер почти что кощунственный. В-третьих, предисловие «Старухи, волки и козлы», принадлежащее тому же Эдуарду Кузнецову, демонстрирует порой чрезмерную серьезность, не совсем уместную в рамках общего контекста издания. Например, утверждение, что в «простенькой песенке, в самом сжатом виде… показаны последствия неправильного поведения для предостережения молодого и уходящего поколений», страдает, безусловно, излишним морализаторством. Выискивать в «Сереньком козлике» хорошо замаскированные этические наставления — занятие столь же бесперспективное, как и возможная попытка найти в нем зашифрованные экономические реалии («козлик» — стабфонд, «бабушка» — министр Кудрин, «лес» — рынок американских ценных бумаг, «рожки да ножки» — убытки России от сделанных в него вложений).

Впрочем, разрушить общее положительное впечатление от рецензируемой книги указанные недостатки вряд ли способны. К тому же мизерный тираж позволил ей уже в момент выхода превратиться в библиографическую редкость, за которой когда-нибудь начнут охотиться коллекционеры.

Алексей Коровашко