08-12-15

Культурный слой

Лунный Пьеро за портьерой из маков

На прошлой неделе в выставочном зале «Покровка, 8» открылась экспозиция Федора Корнея, скромно озаглавленная «Живопись».

 

Это будет не рецензия, а очерк об общем прошлом. Помню конец восьмидесятых. Ныне широко известная и забитая ширпотребом решетка филфака университета напротив Дома офицеров тогда была тиха и пустынна. По одну сторону от центральной лестницы стоял я — с робкими натюрмортами жены, а по другую — зрелый художник из отсоединяющейся Литвы Витя Капинос. На дворе смурнел ноябрь, подметки примерзали к асфальту, и «уровень продаж» составлял смехотворные два шедевра в неделю. То ли народ боялся, то ли денег не было? Кто теперь расскажет.

Это потом потихоньку в группу риска стали вливаться декоратор ТЮЗа на пенсии Алексей Иваныч, два учителя рисования Козлов и Сарайкин, приколист Саня Ванчуров, кто-то из Дзержинска и даже упорно дозревший до Союза Ваня Ворожейкин. Весь контингент в принципе представлял одну «школу» провинциальной живописи средней полосы с умеренной колористикой, умеренными (пейзажными) сюжетами, умеренными способностями и не выражал никаких особых идей, кроме желания заработать.

И только через несколько лет, когда художественное торжище на центральной улице стало привычным, как Госбанк, и шумело, как улей, на крайних левых пролетах появился лобастый суровый парень из загадочных Барановичей и с не менее суровой живописью, где размашистый коровинский мазок сочетался со стремлением Мунка добавлять куда ни попадя сажу и умбру, даже в голубое весеннее небо.

Это сейчас он белый и пушистый, и позитивные «Маки» представлены в чистой и прозрачной, какой-то «воздушной», колористике, а тогда…

Впрочем, если залезать в свое прошлое, то стоит захватить еще школу, изостудию ДК Ленина и невероятные альбомы «В мире прекрасного», в которых я впервые увидел Альбера Марке и Клода Моне.

Так вот, в ту благословенную эпоху, когда моду на продажи еще не диктовали чумовые «новые.ру» и их заносчивые бухгалтерши, а парочка ремесленников с кожаными брошками и берестяными туесками жалась поближе к «Художественному салону», Корней невозмутимо выставлял свои потрясающие городские пейзажи и регулярно продавал их знающим толк иностранцам и редким продвинутым аборигенам по ценам, втрое превышающим средневернисажные.

За почти два десятка лет, что я знаю Федора, много всякого произошло в его жизни, включая и позитивные события. Например, прием в члены Союза художников и устройство личной жизни. Если говорить честно, то я всегда завидовал таким людям в их умении организовывать и, если надо, переустраивать жизнь вокруг себя, завоевывая симпатии окружающих. Несмотря на весьма непростой характер. Может, если б где-то смолчал, а где-то улыбнулся, то и выставок было бы больше, и залы попрестижней. Но это тогда уже был бы не Федор. Не любят наши чиновники всех мастей независимых людей. Художнику Корнею помогал в своё время только депутат Александр Сериков…

Выставка камерная, но очень оптимистичная. Одни названия звучат, словно музыка. «Вдохновение», «Волнующие маки», «Вечерний свет», «Нежность хризантем». Я очень удивлен, ибо наша российская действительность и ее перспективы настраивают на пессимизм в большей степени. Но, как говорится, художнику виднее, и, может, за всей этой вороватой и коррумпированной пеной нас действительно ждет сказка наяву. Где в реках воды больше, чем тяжелых металлов, солнце еще не прожгло насквозь беззащитный шарик, а яркие и радостные маки — просто цветы, а не предмет вожделения наркоманов всего мира.

Что до меня лично, то я никогда не забуду «Лунного Пьеро» с такой тоской в глазах, какая бывает только у бездомных собак. Такое полотно конечно не повесишь в зале над камином, но ведь Искусство, к сожалению для многих, все-таки не красная икра поверх пирожного.

Сергей Плотицын