10-01-25

Культурный слой

Не время «Катыни»

Кинообозреватель «Новой» в Нижнем» о нижегородском показе фильма Анджея Вайды

Несмотря на немногочисленность анонсов, закрадывались серьезные опасения, что смотреть фильм Анджея Вайды «Катынь» в «Рекорде» придется, стоя в проходе. Однако желающие принять участие в заседании дискуссионного клуба «Frontline в России», в рамках которого и был организован показ, заполнили зал лишь наполовину. Кто-то из зрителей предложил начать обсуждение еще до просмотра. Вряд ли можно было заподозрить заявителя в боязни гололедицы, уличной темени или страха опоздать на последнюю маршрутку — обсуждение фильма после показа грозило завершиться не раньше 23.00. Беда в том, что большинство зрителей пришло на просмотр с уже сформировавшимся мнением о том, кто же виновен в расстреле польских офицеров в Катыни. К сожалению, это очень мешало внимательному изучению кинополотна, развернутого великим режиссером. Общим фоном обсуждения картины в результате стало нежелание что-либо обсуждать. А Вайда-то снимал о совсем другом…

Сюжет фильма развивается в период с 17 сентября 1939 года и до осени 1945 года, когда между молотом и наковальней авторитарных держав, по-своему разумению вершивших историю Польши, оказываются интеллигенция и офицерство — элита нации, в переплетении судеб которых Анджей Вайда усматривает не что иное, как коллективное тело Христа. Эта аллюзия делается особенно прозрачной в тот момент фильма, когда военнопленный генерал выступает перед другими офицерами по случаю Рождества и заполненное до отказа поляками пространство между высоченными нарами оказывается похоже на крест. Да и сам барак в режиссерском прочтении неслучайно оказывается зданием заброшенной козельской церкви.

На смерть бога или точнее на предстоящие «богоизбранному», по Вайде, народу испытания указывает режиссер и в самом начале картины, когда жена польского офицера Анджея Анна находит под шинелью, похожей на шинель мужа, не его труп, но статую спасителя, сбитую осколком наземь.

Сам фильм натуралистичен донельзя, нервная камера невзначай выхватывает в окружающей действительности намеки и указания на неминуемость приближения новых и новых испытаний. При этом Вайду не интересуют палачи, уклоняется он до поры и от ответа на вопрос, кто именно повинен в Катынском расстреле? Нет в фильме закулисных переговоров сильных мира сего, выдержек из официальных документов. Куда как важнее для Вайды голоса самих расстрелянных, прорывающиеся через десятилетия со страниц невымышленных дневников, авторам которых вряд ли удалось бы самостоятельно свидетельствовать о том, что ждало их в конце пути. Именно это запечатленное чувство неопределенности пополам с тайной надеждой и было востребовано режиссером для создания атмосферы картины. Себе он ставит задачу доскональной реконструкции времени своей юности, включая страхи и переживания родных за тех, с кем так внезапно разлучены.

Лишь убедившись, что с этой задачей он справляется, Вайда запускает в кадр самого себя — сына офицера конной артиллерии, попавшего в советский плен в 1939-ом и впоследствии расстрелянного. Это он под видом Тадеуша, отпартизанившего своё в подпольной Армии Крайовой юноши, приезжает в Краков поступать в Художественное училище. Но Тадеуша ждет стремительная и глупая смерть. В этот момент в головах зрителей еще звучит только что состоявшийся между директором художественного училища и одним из преподавателей диалог о неправильно заполненной Тадеушом анкете и о том, что вопрос о стороне, повинной в катынских казнях, — это не что иное, как тест для истерзанной войной страны. Неслучайно только с этого момента режиссер начинает отвечать на вопросы этого теста. Когда? В 1940-м. Кто убил? Сотрудники НКВД. Но ответы не звучат, как обвинения, — это лишь повод разобраться в подсознании своей страны. Своеобразное покаяние за Катынь самого пана Вайды начинается отсюда.

В смерти Тадеуша скрывается победа благоразумия над юношеским максимализмом, но эта победа трактуется в католическом ключе, когда повсеместное отречение от расстрелянных офицеров, не больший грех, чем отречение Петра от учителя своего. Вообще, режиссер трижды за время картины расстается со своими болями и сомнениями. Кроме Тадеуша, чье появление сопровождается вплетением в историю сюжета «Антигоны», волнует Вайду его неслучайный тезка — один из офицеров. Анджею суждено было умереть в Катыни, и несмотря на то, что у этого героя был иной прототип, в его истории Вайда запечатлел историю своего отца, в первую очередь для того, чтобы примириться с этой утратой самому. Ежи, числившийся в списке погибших за Анджея и вскоре покончившего с собой в связи с бессилием перед захлестнувшей страну волной лжи, возвращается в Краков в 45-ом, для того, чтобы режиссер мог расстаться с мифом о спасении отца. Становится ясно, что у Якуба Вайды в Польше сороковых не было бы иной судьбы, и иной судьбы сам Анджей ему бы и не пожелал. Потому же, кстати, и не взывают к отмщению в финальной сцене фильма поляки, лишь болью в сердце, в независимости от его национальной принадлежности, отдаются эти кадры.

Всегда сложно реагировать на авторские монологи, такой пронзительной художественной силы. И хорошо, что аплодисменты по завершению просмотра были негромки. Коллективно и не сговариваясь молодежная часть аудитории отправилась по домам не дожидаясь обсуждения. Настигнутая автором в курилке она втягивала дым, молча. Курившие были похожи на участников траурных мероприятий по случаю похорон «отца народов». Жаль так и не удалось подслушать, как была воспринята «Катынь» ими. Видится не случайным, что средний возраст людей, оставшихся в зале, устремился к порогу средней продолжительности жизни в РФ. Сразу же развязалась дискуссия, которая политизировала обстановку до предела,и будто не было двух часов попыток разобраться с собственной национальной идентичностью совсем в ином ключе. Лишь звучало рефреном в разных концах зала: может, не надо об этом, может, не готовы еще? Часть зрителей, подкованных своей катынской правдой, начала выкладывать свои заготовки и наивесомейшие аргументы. Устроители мероприятия настойчиво рекомендовали публике покаяться. Были и те, кто каяться рад всегда. Но все же и они как-то пытались свернуть чуть в сторону, отвести глаза, и это уже их большая беда, что нет у них своего Вайды, для мифологизации их страхов, болей и обид.

Что же, наиболее погрузившимся в тему оказался сам пан Вайда, до уровня интертекста его картины так и не приблизился никто из говоривших после просмотра. Очень жаль, что не пришло еще время этому камню пасть в воду, с целью производства кругов покачественнее, а не в песок, предположительно схожий по характеристикам с песками Смоленской области.

Илья Далин