10-02-08
Культурный слой
«Миру нужны потрясения»
В конце прошлого года свои романы «Стекло» и «Роман о бомбах и пулях» презентовали два молодых нижегородских писателя. Предлагаем вниманию читателей «Новой» в Нижнем» двойное интервью-портрет — Осип Бес и Владислав Яров
«Время великих свершений ушло в прошлое»
— Что для вас писательство? Ремесло, профессия, цель?
Владислав Яров: Скорее, смысл жизни, жизненный путь. Как говорил Сорокин, «писатели — это больные люди». Может быть, я соглашусь с этим. Писатель — человек, который живёт такой жизнью, как остальные люди, но видит свою историческую роль при этом. Возможно, это человек эпохи, который всеми своими поступками, мыслями, действиями пытается отразить картину поколения и его видения своего времени и продемонстрировать своё личное мировоззрение. И, в конечном счёте, писатель должен действовать таким образом, чтобы что-то менять в жизни современников, соотечественников.
Осип Бес: Думаю, писатель сродни губке — он впитывает окружающий мир, и когда напитается им до пресыщения, пропускает этот свой опыт через себя и делится им с миром.
— И какое оно современное русское время? Что впитывает русский писатель сегодня? Какая реальность его, а точнее — вас, окружает?
В.Я.: Ужасная… Окружающая действительность производит на меня достаточно сильное и негативное впечатление. Если смотреть на людей вокруг, то кажется, что вот они вроде бы счастливы, вольны делать то, что они хотят, рожают детей, ходят в макдональдс, но в результате, они всё равно несчастны. Плохое время. Плохое для самореализации человека. Казалось бы, современность даёт человеку много возможностей для реализации и в бизнесе, и в творчестве. Есть свобода: бери — и делай. Но для реализации нужно другое измерение. Нет простора для подвигов.
— Только в России или в целом?
В.Я.: Везде. Время великих свершений ушло в прошлое — и настала эпоха тотального постмодернизма со всеми вытекающими.
— Человек может развиваться только в бушующей внешней среде, в которой он вынужден быть активным и с этой средой взаимодействовать? Или всё-таки можно существовать в условиях стабильности — не путинской, а вообще, — штиля, когда он может погрузиться в себя и заняться самосозерцанием? Что важнее, полезнее?
О.Б.: Человек — такое существо… Я думаю, при затишье он не то чтобы может развиваться, — скорее, наоборот, начинает деградировать и жить не душевными, а материальными категориями.
В.Я.: Всё-таки каждому — своё. Кому-то спокойнее живётся в мире, наполненном событиями и потрясениями, кто-то наоборот чувствует себя беспокойным в атмосфере всеобщего спокойствия. Если воспринимать человечество как живой организм, то понятно, что в состоянии покоя физическое тело может легко оплыть жиром и впоследствии загнить. А если это же тело вынужденно или добровольно совершает какие-то действия, то оно развивается, обрастает мускулами, стремлениями. Поэтому миру, возможно, всё же нужны потрясения. Тем более миру в том состоянии, в котором он находится сейчас, этих потрясений нужно много.
«Не надо искать в литературе манифесты»
— Сколько вам лет?
О.Б.: 24.
В.Я.: А мне 21.
— Как и почему вы начали писать? В каком возрасте?
О.Б.: Вообще, довольно давно. Идеи и мысли крутились в голове ещё когда я занимался музыкой. Тогда у меня была отдача именно через группу. Но определённая недосказанность всё-таки чувствовалась. Хотелось подойти серьёзнее к «исследованию» тех вопросов, которые меня волновали. Всё зарождалось именно так. Причём как-то сразу… Стало ясно, что это будет роман, не рассказ, а именно крупная форма.
— Но ведь написать роман гораздо сложнее — это серьёзная форма, требующая грандиозного осмысления, эпического размаха и, согласитесь, большого опыта…
О.Б.: Это спорно. Сейчас я пробую писать рассказы, и мне это сложнее. Здесь не замусолишь мысль, нужно сразу и чётко её выразить, а крупная форма даёт возможность мысль обдумать, развернуть.
В.Я.: У меня первые произведения начали писаться достаточно рано. Первый большой, слишком большой даже (смеётся), роман я начал писать ещё лет в шестнадцать. Наверное, это было связано с моим мировоззрением — я по натуре созерцатель, хоть и стремлюсь к преобразованию действительности. Но в то время жизненного опыта, чтобы сделать что-то серьёзное, у меня не было. Собственно, поэтому я и сжёг этот свой первый писательский опыт — и правильно сделал. Это было графомания, единственная польза от которой в том, что я набил руку…
— То есть прям сжёг?
В.Я.: Да.
— А почему так радикально-то?
В.Я.: Это недавно было, в начале декабря, если я не ошибаюсь. Когда уже презентационная партия наших с Осипом книг была напечатана. И я копался в своих тетрадках, нашёл целую кипу записей с этим своим первым романом, вспомнил примеры, когда уже после смерти писателя издавались его первые работы, которые сам автор вряд ли когда-нибудь разрешил к опубликованию. Поэтому я решил эти тетради сжечь.
«Роман о бомбах и пулях» основан уже на вполне достаточном, как мне кажется, жизненном опыте, который я успел наработать и в ходе оппозиционной деятельности в том числе. И мне кажется, ко времени его создания я писал уже достаточно неплохо. А почему я пришёл к писательству? Хорошую формулу вывел уважаемый мной музыкант Егор Летов: человек, погружённый в культуру, даже необязательно непосредственно её участник, активно участвующий в мероприятиях и тусовках, человек, который слышит, чувствует, воспринимает культуру, он как стакан — наполняется культурой и рано или поздно она переполняется критической массой и начинает выплёскиваться.
— Насколько я понимаю, оппозиционная деятельность имела место в жизни каждого из вас, да?
О.Б.: Ну да, случалось.
— Скажите мне, что было хронологически первым — всплеск гражданственности, когда стало ясно, что необходимо что-то делать именно как гражданину, или писательство? И есть ли зависимость между двумя этими вашими ипостасями?
О.Б.: Есть, конечно. У меня не было такой хронологической последовательности. События развивались параллельно, точнее вместе, и, естественно, одно связано с другим. Если я писал о молодёжных группировках, то сам во всём этом участвовал, варился.
— То есть книга не стала для тебя рупором для выражения в том числе политических идей? Потому что у читателей может вполне закономерно возникнуть мифология: есть политические активисты, которые пытаются через художественный продукт транслировать свои идеи.
О.Б.: Я не думаю, что в моей книге можно усмотреть попытку транслирования политических идей. Да, это мнение, которое нельзя воспринимать отдельно от меня как от автора. Но именно мнение. Это мысль — то, как я чувствую, понимаю действительность.
В.Я.: Мою книгу больше можно заподозрить в создании рупора, потому что она больше посвящена политике, её можно назвать своеобразной политологической провокацией с элементами альтернативной истории. Я писал не агитку. Это фантазия на тему, переваривание реальности.
— Это антиутопия?
В.Я.: Можно так сказать. Несмотря на то, что я сохранил активную гражданскую позицию, политической деятельностью в последнее время я не занимаюсь. Раньше — да, причём достаточно активно. Доходило до потери свободы по политическим причинам, до возможности сесть надолго и всерьёз… Но я не считаю себя рупором оппозиции. Я позиционирую себя в первую очередь как писатель. И здесь эти мои грани разделены. Но если мой прогноз пойдёт на пользу оппозиционным движениям, я буду только рад.
— С вашей точки зрения, может ли художественное произведение стать фактором социального развития, формирования общественного мнения?
В.Я.: Я думаю, что всё-таки должно. Писатель — это в некотором роде властитель умов. Не надо разглядывать в литературе манифесты. Например, моя книга о метафизике борьбы, а захочет ли кто-нибудь после её прочтения заниматься борьбой в любых видах или нет, я не могу просчитать. Но в любом случае я рассчитываю на стимулирование читателя к изменениям в сознании. И я думаю, любой писатель, если он занимается этим не ради денег или удовлетворения собственного самолюбия, хочет, чтобы его книга стала таким стимулом.
О.Б.: Писатель живёт во времени и пишет о нём, его проблемных проявлениях. Любимый мной Ремарк прекрасно показывал проблемы своего времени в художественной литературе.
— Здесь есть один нюанс — как эту проблему описать? Любое произведение даёт концентрированный взгляд на мир конкретного автора. И благодаря этой концентрации у писателя есть возможность подкорректировать взгляд читателя. Это грандиозная ответственность. Вы к ней готовы?
В.Я.: Вполне. То, что пишу я, идёт вразрез с той картиной действительности, которую хором описывает множество голосов. И я совершенно не расстраиваюсь, если что-то из озвучиваемого мной воспринимается слишком радикально. Я выступаю в роли уравновешивающего голоса. Единство мнений приводит к формированию нездорового пространства.
О поколении «биороботов»
— Опишите ваше поколение. Каким вы его видите? Что ему свойственно и не свойственно?
О.Б.: То время, о котором я писал, было временем потерянного поколения. И тогда нам казалось, что у нашего поколения нет будущего и его, в общем, не очень-то и хотелось. Тем не менее, сейчас, глядя на выходцев из этого поколения, понимаешь, что оно как раз оказалось сильным и стойким — немногие бы выкарабкались из той исторической ситуации, в которой они оказались. Наверное, пренебрежение к жизни нас, собственно, и спасло. Оно служило своего рода батутом.
В.Я.: К нашему поколению я отношусь без большого восторга, потому что процент выходцев из него, которых можно отнести к «стоящим», уважаемым мной, невелик. Много биороботов. Наверное, их можно назвать именно так. Без особых, если не считать сугубо меркантильные, целей. А грядущее поколение ещё страшнее. В моей родной Кузнечихе обитают толпы 17-летних прожжённых наркоманов, которые хорошо знают, где и почём можно купить то, что им нужно для счастья. И мрачный писательский, к примеру, взгляд на такую окружающую действительность всё-таки не напрасен. Если не выводить систему из состояния равновесия и покоя, то через два поколения мы столкнёмся с абсолютной катастрофой. Перспективы не радужны.
— Вам — как выходцам из этого поколения — должно быть понятно, на каком языке с ним говорить, где рычаги, с помощью которых можно перевернуть их мир?
В.Я.: Наверное, нужно говорить на доступном языке. Порой этого делать не хочется, потому что возникает угроза скатиться к своеобразному популизму. Но я, например, старался писать книгу не замудрённым языком, потому что хотел, чтобы она читалась легко. В диалогах в «Романе о бомбах и пулях» встречается ненормативная лексика — чтобы реальность была отражена максимально правдиво. Для общения с массами писательство — не эффективный метод, потому что читает весьма небольшое количество людей.
О.Б.: Мрачность взгляда, кстати, — это тоже проявление протеста, к которому молодёжь склонна. Она это любит. И те же самые кузнечихинские наркоманы можно считать реакцией на застой и скуку. Масса голосов, выступающих «за», — прекрасный фон для протеста. Большинство молодёжи не поддерживает этот хор осознанно, потому что достаточно выйти на улицу, чтобы увидеть стратегические несоответствия. Задача писателя — настроить читателя на историческое мышление, заставить его уйти от обывательства. Повторюсь, нужны потрясения. Даже на внутреннем уровне.
— Недавно в интернет-аннотации к одному из альбомов «Банды четырёх» прочитала предупреждение: «Осторожно! Прослушивание может привести к возникновению маниакально-депрессивных психозов!». Окружающая нас реальность по-настоящему неприглядна. И мы пришли к тому, что описывать её нужно правдиво, адекватно, разумно — чтобы поверили. Но тогда возникает опасность концентрации на «тёмной стороне», на «чёрном». Это нужно, опасно, необходимо? Ведь у читателя может возникнуть ложное представление об априорном отсутствии позитивной программы как таковой. Потому что сдвинуть системную машину с места, сразу и достаточно быстро, не получится — требуется большой промежуток времени и концентрация и моральных, и физических сил на этой задаче. А мы — я и журналистов имею в виду, — получается, занимаемся прорисовкой картин в жанре «нуар» и тем самым мешаем этой концентрации. И это, видимо, страшно.
В.Я.: Начну с того, что некоторое количество людей, которые прочитали мою достаточно мрачную книгу, сказали, что испытали просветление. Я их прекрасно понимаю. Возможно, это не слишком широкая прослойка людей, которая мыслит так же, как и я: если мне плохо, я через определённую музыку, кино погружаюсь в ещё больший мрак, но именно там наступает просветление.
О.Б.: Вообще, не всё так страшно. Остались ещё светлые проявления. И если ты встречаешь человека, от которого исходит свет, может быть, стоит сказать об этом. Не знаю… Та же любовь ещё хоть как-то, но жива. А светлые пятна ярче смотрятся на чёрном фоне.
«Роман о бомбах и пулях»
Классический роман с элементами политологического фарса и реалити-шоу.
Книга повествует о событиях, происходящих в наше время в неуказанном государстве, названном маленькой восточно-европейской страной, в котором легко угадывается современная Россия. Главный герой — простой и «очень обычный» человек. Жизнь не сулила ему подъемов и радужных перспектив, пока случайный знакомый не предложил ему радикально поменять эту жизнь. Как впоследствии выяснилось, радикальность предполагает участие в террористической деятельности. По словам Владислава Ярова, «это книга о метафизике борьбы и её «наркотических свойствах», революции и самоубийственной роли революционера».
«Стекло»
Классический роман.
Роман о группе молодых людей, живущих на рубеже девяностых и нулевых годов. «Через жизнь этих конкретных людей я попытался показать историю страны в этот период», — поясняет Осип Бес. Это роман о социальных проблемах, любви и смерти, классовом неравенстве. Во многом «Стекло» — автобиографичный текст, и многие персонажи имеют реальных прототипов. «Книга построена в большей степени не на сюжете, а на эмоциях и восприятии отдельно взятых людей в конкретных обстоятельствах, — говорит Осип. — Причём люди эти относятся к одной социальной группе». Стекло становится границей, стеной между героями и остальным миром. Границей, которую они не могут преодолеть.
Эмилия Новрузова