№43 (1601), 26.04.2010

Общество

«Православный клоун» Дуня Смирнова

На прошлой неделе Ниж­ний Новгород посетила Авдотья Смирнова, сценарист и кинорежиссер, одна из ведущих ставшей во многом культовой телепередачи «Школы злословия». Визит был неофициальный. Представляем нашим читателям стенограмму этого коллективного интервью.

В качестве приветствия

— Обратиться с какой-то достаточно стройной речью о концепции мироздания я не могу. Поэтому вопросы, типа «есть ли Бог на Марсе», не ко мне. Лекций, кроме как по кинодраматургии, я читать не умею. Можно поговорить об упражнениях и наработках, которые бывают полезны для саморазвития творческих людей. Пожалуйста, задавайте вопросы, потому что я бы дунула отсюда.

По поводу современного искусства и себя в нём

— Современное искусство может быть несоциальным?

— Искусство, на мой взгляд, никому ничего не должно. Искусство — это территория полной и абсолютной свободы. Оно не должно быть ни христианским, ни дьяволическим, ни атеистическим, ни социальным, ни аполитичным. Оно либо искусство, либо — нет. Сиюминутные оценки, равно как и рассуждения с позиции вечности, чрезвычайно субъективны. Я знаю наизусть куски из «Анны Карениной», которые кому-то, может быть, не говорят ничего. Но человек порой вынужден соглашаться, просто потому, что Толстой — это стандарт. Императива не существует. Однако чтобы заниматься искусством, нужно очень много знать: что сделано до тебя, видеть то, что рядом, — для того, чтобы ощущать себя в едином потоке культуры.

Понять, графоман ты или нет, очень трудно — оба, и графоман, и одарённый человек, испытывают одни и те же чувства. Те же муки творчества, то же ощущение счастья, когда чувствуешь, что «это не ты, ты просто записывал». Многие писатели и художники, которые не являются графоманами, ведут себя абсолютно как графоманы, и наоборот: человек производит впечатление культурно образованного, а начинаешь читать тексты — катастрофа. Например, Александр Снегирев. Очень неприятно говорить человеку искреннее мнение о его творчестве, когда он тебе действительно симпатичен. Но искусство — это та территория, на которой нельзя врать, даже при хорошем отношении к автору как к человеку. Например, мы с Захаром Прилепиным вечно спорим: мол, у тебя хорошо получаются предисловия и послесловия для обложек, но это — стилистика грузинского тоста. От того, что кукушка и петух будут друг друга хвалить, им не стать художниками. Поэтому, мой вам совет, участвуйте в больших сетевых конкурсах, потому что они происходят анонимно.

— Как вы себя идентифицируете в настоящий момент: сценарист, литератор, телеведущая, публичный деятель?

Для меня русская литература и русские писатели являются не портретами в школе, а родственниками. Это ощущение моей семьи. Лев Толстой — спятивший дедушка. Ивана Бунина я воспринимаю как папу. Борис Пастернак — такой, с придурью, двоюродный братец. А есть ещё высокомерный кузен Набоков

— Я идентифицирую себя как православного клоуна. Когда мне нужно указать профессию, я указываю «сценарист», потому что в ней я наиболее устойчиво себя чувствую. Кинорежиссером я никогда себя не называю потому, что только учусь им быть, но таким режиссером, которым хотелось бы стать, я не стану никогда. Журналистикой я давно не занимаюсь. Телеведущая — это всё равно, что сказать о себе «дорогая б****». Такой профессии нет — телеведущей может быть любой. Я не считаю, что мы с Татьяной Никитичной — телеведущие. Потому что дай нам в руки какое-нибудь другое шоу — мы бы не стали его вести. С другой стороны, отдай это шоу в руки кому-то другому — оно умрет. «Школа злословия» существует восемь лет, и сколько оно ещё протянет, неизвестно, потому что договор на следующий год мы пока не заключили. Оно начиналось как конфликтное шоу. Мы звали публичных людей, политиков, общественных деятелей и пытались разобраться в том расстоянии, которое существует между общественной маской и самим человеком. Мы никогда не забирались в самого человека, не лезли в его личную жизнь. Потом в какой-то момент в стране закончилась политика, сдохла общественная жизнь, пришла цензура на телевидение, а кроме того, мы поняли, что звать негодяев на телевидение больше невозможно. Количество негодяев на квадратный сантиметр телеэфира стало таким, что множить его ещё и при нашем участии как-то глупо. И тогда мы стали звать тех людей, которых кроме нас никто не зовет. Канал НТВ сначала был в обмороке, потом задвинул нас в глубокую ночь, и сейчас мы существуем как тюремная библиотека, учитывая тематику канала. Пока нам это разрешают, мы делаем. Кстати, мы записали эфир с «настоящим матерщинником» Сергеем Владимировичем Шнуровым (передача ещё не вышла), с которым мы говаривали о страхе смерти, истории философии. Он очень образованный и тонкий человек.

— Получается, что сейчас никакого злословия?

— Если мы злословим, часть аудитории бьется в конвульсиях: «Как можно так разговаривать с людьми — они всех перебивают». Если мы не злословим, то в конвульсиях бьется другая часть аудитории.

— Почему всё-таки «православный» клоун?

— Я не воцерквленный человек, я не являюсь прихожанкой никакого храма. Просто я воспитана в православной традиции, крещена в глубоком детстве, мой отец и моя мать — люди верующие. У меня никогда не было вопросов на тему веры. Когда начались вопросы, я подумывала о смене конфессии. Но с другой стороны, я чувствую очень глубокое родство с православной культурой. Для меня русская литература и русские писатели являются не портретами в школе, а родственниками. Это ощущение моей семьи. Лев Николаевич Толстой — это спятивший дедушка, великий божественный орденоносец, который всё построил и придумал, создал мироздание, изобрел восход солнца, но — спятил. Ивана Алексеевича Бунина я воспринимаю как папу. Борис Леонидович Пастернак — такой, с придурью, двоюродный братец. А есть ещё высокомерный кузен Набоков. Это всё — я так чувствую — мои родственники. Для меня это то же самое, что Среднерусская возвышенность или окрошка, — это часть меня.

По поводу сценариев и русского кино

— Вы говорите, что Бунин для вас — папа, а сценарий для фильма «Дневник его жены» был написан от лица жены.

— Сценарий изначально назывался «Женское имя», состоял из пяти новелл, героиней одной из них была Марга — ­антагонизм Бунина. Бунин — нервный, истеричный, взбалмошный, ­себялюбивый, но гениальный. Марга — заурядная, спокойная, надежная, умная и последовательная. Но у режиссера Алексея Учителя было своё, отличное видение, и конструкция рухнула. Он снял фильм, и на стадии монтажа возникла необходимость стержня — закадрового текста, «дневника». Так и появилось название.

Стыдно признаться, но замысел родился из внешнего сходства моего отца и Ивана Алексеевича Бунина в его поздних портретах. Я писала сценарий три года, и тот вариант, который экранизирован, — шестой. Был конец девяностых, и нас никто не хотел «запускать». Все говорили, что это интеллигентская лабуда, кому это нужно? На самом деле история последней бунинской любви была трагичнее, чем это показано в фильме. Нас многие обвиняли в том, что мы копаемся в грязном белье. Но по сравнению с тем, что было на самом деле, и судя по архивным записям, наша история — девичий альбом.

— Каким режиссером вы хотели бы стать?

— Божеством кинематографа я считаю Феллини. Фассбиндера люблю. Из современных очень нравится то, что делают братья Коэны. Но я очень люблю русское кино, в первую очередь, работы Киры Муратовой и Алексея Балабанова. Меня бесит, когда говорят, что нет русского кинематографа. Сейчас у нас богатейшая кинематография. Помимо Германа, Сокурова существуют талантливые молодые режиссеры. Бакур Бакурадзе, например.

Вчера беседовала с нижегородским музыкантом Вадимом Демидовым. Ему современное кино не нравится. Он спросил, почему нет фильмов про обычных людей, почему снимают про маргиналов? Потому что на самом деле, это мы — маргиналы. Та реальность, которую показывают в фильмах, — это ни фига не маргинально. Это вот прямо реальность-реальность! То, что старшее поколение называет «чернухой» — это нормальная, естественная, правильная реакция настоящего искусства на поток, который льется из телевизора.

— Разве в жизни мало хорошего? Почему кино должно быть антагонизмом телевидению?

— Кино не является антагонизмом телевидению, но оно очень связано с климатом в обществе. Я каждый год бываю на «Кинотавре», и каждый год фильмы, показываемые там, коррелируют с тем, что происходит в обществе. Работы режиссеров, незнакомых между собой, владеющих разной стилистикой, создают ощущение общего отклика на то, что происходило в этом году в России. Кино не является альтернативой телевидению, более того, современные режиссеры не имеют дома телевизора. Они не знают, что показывает телевизор, но каким-то образом это улавливают.

Обратите внимание, как были построены вёрстки каналов, особенно Первого, когда были теракты в Москве. Сначала нам рассказали, какие теракты были в Токио, в Бельгии, в Лондоне, чтобы мы не чувствовали себя изгоями. У всех бывает, понимаете?! Ничего особенного не произошло! Что это такое? Я называю это «русский позитив, бессмысленный и беспощадный». Это стало тотальным, льется отовсюду! Посмотрите, как было хорошо раньше! Это началось со «Старых песен о главном». То, что в итоге Лёню Парфенова отжало с телевидения, создал он сам вместе с Константином Львовичем Эрнестом. Это умиление: «Боже, какие у нас были песни!». А почему только эти песни? Где песни типа «А Ленин такой молодой» или «Малая земля — священная земля»? Куда всё это делось? Получается, что советская песня была такая душевная. Но этой душевности было только двадцать процентов, а восемьдесят были омерзительной, кондовой пропагандой. Этого они не показали. Так вообще начался проект реконструкции, на мой взгляд. И сегодня он восторжествовал. Сейчас получилось ровно то, что сформулировал русский Конфуций Виктор Степанович Черномырдин: «Что же мы какую партию не начнем строить, у нас КПСС получается…». В итоге, получилось. И вот тошнит же от всего этого! Такого количества разговоров об отъезде из страны, которые я слышу последние два года от моих ровесников, людей старше меня и младше меня, я не слышала, наверное, лет двадцать пять. Искусство не может на это не реагировать. Оно вступает в резонанс. Кто-то проливает слезы над униженными и оскорбленными, кто-то вопит в силу своего темперамента о скотстве и бездумности это жизни. Станислав Сергеевич Говорухин называет это чернухой. Чернуха — это то, что у них в Думе происходит.

— Если всё так плохо, каково решение?

— Ещё раз говорю, решать искусство ничего не должно. Искусство не отражает реальность, а преломляет. Настоящее искусство происходит там, где создана своя реальность. Эта реальность вступает в некий резонанс с нашей действительностью. А решения быть не может. Как только искусство начинает напрямую морализировать, учить жить, показывать, как надо, — получается черт знает что! Получается поздний Толстой, получается поздний Солженицын. Гумилев как-то сказал Ахматовой: «Если я начну пасти народы, пожалуйста, отрави меня». То же самое происходит с ныне здравствующим лауреатом нобелевской премии писателем Жозе Сарамаго. В нем был очень сильный полемический пафос: полемика с реальностью, цивилизацией, католической церковью. Но теперь, о чем его ни спрашивают, он съезжает на вредоносность США. Следствие — его нынешние художественные тексты явно тронуты тленом. Поэтому как только искусство начинает давать рецепты, оно перестает быть искусством и становится либо проповедью, что очень почтенный жанр, но не художественный, либо бредом. Почитайте Толстого «Что такое искусство». Это катастрофа! И это человек, который написал «Хаджи Мурата», «Анну Каренину»? А в «Войне и мире» — его концепция истории? Гениальный роман, но когда он начинает описывать «движение народов», сразу видно, что человек университет так и не закончил! Вот что получается, когда художник идет учить человечество. То есть ничего хорошего.

По поводу отца, Никиты Михалкова и Союза кинематографистов

— Как вы относитесь к работам вашего отца, режиссера Андрея Смирнова? В частности, к фильму «Осень», который вызвал в семидесятые годы больший резонанс у зрителей, чем «Зеркало» Тарковского?

— Я очень люблю эту картину, более того, мой первый фильм «Связь» — это некая реплика по отношению к «Осени», там есть несколько скрытых цитат. У этого фильма, как у всех папиных картин, была очень печальная судьба. Вы говорите, что был широкий резонанс, а на самом деле страна практически не увидела этот фильм. Фильму была присвоена «третья» категория, в нескольких союзных республиках он был даже запрещен, поскольку считался порнографическим. Критика его разнесла в пух и прах, причем не только критика, но и отцовские товарищи. Алексей Герман, Илья Авербах в один голос сказали: «Андрюш, ну что это такое?» Отец прожил много лет с ощущением неудачи. Любимая семейная история, связанная с фильмом: постановочных, выплаченных режиссеру Смирнову, оказалось на сто рублей меньше, чем стоил банкет для съемочной группы. То есть отец организовал этот банкет, и ещё остался должен сто рублей. И вот совсем недавно, года четыре назад, его пригласили в Швецию, где была организована ретроспектива его фильмов. И вдруг выяснилось, что фильм «Осень» имел бешеный успех в Скандинавии. Оказалось, что советская власть, решив, что советскому зрителю это совершенно не нужно, очень успешно продавала этот фильм заграницей. Папа с изумлением приехал оттуда и сказал: «Представляешь, я там популярнейший режиссер!». Успех этого фильма догнал моего отца через 20–25 лет. В этом есть как всегда и насмешка, и праведный урок воспитания: мы получаем то, что хотим, только не ­тогда, когда надо. Сейчас он смотрит на это с улыбкой.

Как только искусство начинает давать рецепты, оно перестает быть искусством и становится либо проповедью, что очень почтенный жанр, но не художественный, либо бредом. «Война и мир» — гениальный роман, но когда начинается описание «движения народов», сразу видно, что автор университет так и не закончил

— В конфликте, который сложился вокруг Союза кинематографистов, ваш отец за Никиту Михалкова или против?

— По началу, лет пять-шесть назад, он был за Никиту Сергеевича. А недавно мы разговаривали с Анной Михалковой и пришли к выводу, что мы абсолютнейшие Ромео и Джульетта, Монтекки и Капулетти, потому что мой папа пошел войной на её папу. Он дружил с Никитой, а сейчас возглавил «революционное» движение против Никиты. В интернете на сайте vertov.ru вывешено письмо кинематографистов «Нам не нравится», которые выходят из союза. Там стоит и моя подпись, что довольно глупо, потому что я вышла из Союза ещё год назад. Я очень люблю Михалкова как художника, но в качестве общественного деятеля Никита Сергеевич, по-моему, просто сошел с ума.

— Вы до какого периода его уважали? Не «Сибирский цирюльник» же?..

— Мне нравится «Сибирский цирюльник». Мне не очень нравится там «американская» линия, но то, за что его упрекает наша либеральная интеллигенция, меня абсолютно не смущает. Это большой, хороший фильм со своими неудачами.

Мне не нравится фильм «12», потому что, на мой взгляд, он скушен. А моему сыну, который посмотрел его в 18 лет, фильм очень понравился. Ему понравилось то, что у каждого своя правда, которая всё время поворачивается разными сторонами. Я понимаю, что для 18-летнего человека это может быть сильным впечатлением, и хорошо, если это будет сильным впечатлением. А мне не 18 — мне скучно. Несмотря на то, что мои отношения с Михалковым напряженные, я не разделяю всеобщего «улюлюканья» по поводу выхода новой картины. Сначала её надо посмотреть.

По поводу себя в публичном пространстве

— Расскажите, что происходит с вашим ЖЖ?

— Ничего, его просто нет. Была очень неприятная история, после которой мне подожгли дверь, и я закрыла ЖЖ, и, вы знаете, чудно себя чувствую. Меня в ЖЖ нет, и я считаю, что это правильно, потому что, по моим представлениям, человек, сидящий в телевизоре, должен вызывать ненависть у нормального человека, а если он ещё и в Интернет залезет… После той истории с дверью я подумала, что это нормальная реакция обывателя (в хорошем смысле слова) на то «победоносное», что льется с экрана. Потому что если я существую в телевизоре, если я встроена в эту реальность, значит, я часть этого истеблишмента и несу коллективную ответственность за то, что происходит. Поэтому в принципе они имеют право ненавидеть меня и поджигать мне дверь. Другое дело, что я как частное лицо хотела бы свести эту ненависть к минимуму, поэтому меня нет в ЖЖ, и очень надеюсь, что скоро не будет в телевизоре.

— А что вам мешает просто взять и уйти из этой передачи?

— Мешает несколько вещей. Первое — это Татьяна Никитична Толстая, которая не хочет бросать программу. Второе — ряд мнений уважаемых мною людей, которые считают, что пока передачу не закрыли, мы обязаны её вести, потому что на телевидении осталось слишком мало нормального, интеллигентного разговора. Шнурова, безусловно, позовут и без нас. Но ряд людей, например, специалистов по серебряному веку, непонятно кто кроме нас позовет. Людей, которых телезрители тоже имеют право знать.

Смешная история была с Захаром Прилепиным. После того, как он побывал у нас в передаче два года назад, тиражи его книг моментально смели. Он решил, что так действует телевидение, и сказал мне: «Я пошел к Малахову». Я говорю: «Ты сошёл с ума! Аудитория Малахова ни разу не пересекается с аудиторией твоих книжек». И действительно, ни на одну книжку больше не продалось.

Третья причина — это, конечно, деньги. Я не ставлю её на первое место не из стыдливости. Я примерно знаю, как можно заработать денег ещё другими способами, но не столько, и способы эти будут более надрывными. Но я переживу, ничего страшного. Год назад мы с моим сыном поставили эксперимент. Я вспомнила свою нищую юность и предложила сыну прожить вдвоем месяц на три тысячи рублей при наличии машины и т.п. И прожили. Не могу сказать, что я хотела бы так жить каждый месяц. Но я поняла: если что — навыки мгновенно возвращаются. Пойти в гости к кому-то ещё, если в доме жрать нечего — а что бы не пойти? Тем более если в сытые времена сама всех всегда кормила. Пошарить по сусекам — крупу нашла, ужин есть. Я стала к этому относиться философски.

Поэтому закроют — я не огорчусь, не закроют — будем делать дальше.

— Бытовой вопрос: когда вы успеваете так много читать?

— Я очень любопытна, мне интересно, кто что делает. Тем более когда кто-то делает что-то талантливо, я начинаю гордиться этим человеком и человеком как божьим изобретением, как будто я всех этих людей родила.

— Но ведь это же нужно, чтобы никто не отвлекал, чтобы дети были кормлены, собаки, любовники — ухожены…

— Моему ребенку 20 лет, он вполне самостоятельный. Собаки нет, мужья разогнаны, любовники построены. Поэтому чёрта с два мне кто не даст читать. Я всю жизнь провожу с книжкой.

Записал Андрей Февральских,

специально для «Новой» в Нижнем»

био де факто

Авдотья (Дуня) Смирнова

Родилась 29 июня 1969 г. в Москве. Дочь актрисы Натальи Рудной, режиссёра и актёра Андрея Смирнова, внучка известного советского писателя Сергея Смирнова.

Училась на филологическом факультете МГУ, который не окончила.

Работала журналистом в «Коммер­санте», затем книжным обозревателем журнала «Афиша» и в журнале «Столица».

В середине восьмидесятых годов являлась одним из лидеров «новой критики». Занималась арт-менеджментом.

Во второй половине восьмидесятых годов сотрудничала в самиздатовских журналах «Урлайт» и др.

В качестве шоумена участвовала в концертах независимых московских рок-групп (в том числе «Тупые»). Принимала участие в перформансах «Новых художников».

С 1992 г. пишет сценарии документальных и художественных фильмов. В 2006 году начала свою режиссёрскую деятельность фильмом «Связь».

В 1999 г. получила Приз кинокритиков «Золотой Овен» как один из сценаристов фильма «8 1/2 $».

Вместе с Татьяной Толстой Дуня Смир­нова ведёт программу «Школа злословия» на канале НТВ (в 2004 г. они совместно написали книгу «Кухня “Школы злословия”»).

В 2000 году стала обладательницей Второго приз на конкурсе сценаристов The Harley-Merrill International Screening Competition (США) за фильм «Дневник его жены».

В 2006 г. вышла книга Смирновой «Связь и другие киносценарии».

В 2006 г. стала лауреатом премии «Кинотавр» в номинации «Лучший дебют» за фильм «Связь».

В 2007 г. — вышла книга эссе «С мороза».

Автор сценариев к фильмам: «Последний герой» (документальный, 1992), «Баттерфляй» (документальный, 1993), «Мания Жизели» (режиссёр — Алексей Учитель, 1995), «8 1/2 $» (режиссёр — Г. Константинопольский, 1999), «Дневник его жены» (режиссёр — Алексей Учитель, 2000), «Прогулка» (режиссёр — Алексей Учитель, 2003), «Связь» (режиссёром стала сама Смирнова, 2006), «Глянец» (режиссёр — Андрей Кончаловский, 2007), «Отцы и дети» (режиссёрская работа Смирновой, 2008).