10-06-21

Общество

Государственный экзамен: взгляд изнутри

Исповедь репетитора, записанная обозревателем «Новой» в Нижнем»

Когда знакомые, профессионально не связанные с образованием, спрашивают меня об отношении к ЕГЭ вообще и к ЕГЭ по русскому и литературе в частности, я отвечаю: «При всех имеющихся недостатках единый экзамен лучше того, что был прежде». И зная нашу национальную склонность профанировать любое, даже самое хорошее начинание, добавляю: «Во всяком случае пока…».

Что плохого было, например, в выпускном сочинении? По замыслу авторов, предложивших в незапамятные времена этот вариант итоговой аттестации, оно должно было служить проверке знания отечественной литературы и общей эрудиции, способности мыслить и формулировать свою точку зрения, орфографической и пунктуационной грамотности. Словом, тестировать именно те навыки, которыми должен в той или иной степени владеть любой выпускник средней школы. Бабушки, дедушки и даже родители сегодняшних выпускников вспоминают, каким ответственным и торжественным был этот экзамен, как к нему готовились и как честно писали, стараясь в одной творческой работе продемонстрировать все свои знания, умственные способности и литературные дарования. Мне приходилось не раз слышать трогательные истории людей старшего поколения о целых тетрадках, исписанных мелким каллиграфическим почерком,?— раскрыть тему на трех и даже двух страницах большинству из них не приходило в голову. Были, конечно же, и тогда желающие списать, но к этой категории, в основном, относились отъявленные двоечники и лодыри — как правило, выше тройки в аттестат им не ставили.

Тогда же, к слову, и золотая медаль была в цене и действительно содержала в своём сплаве значительный процент золота (одна моя знакомая медалистка, которой сегодня 80 лет, рассказывала, что в самое трудное послевоенное время она сдавала свою школьную награду в ломбард и на полученные деньги покупала продукты). Медали были редкостью, медалистов — единицы на город (в 1946 году, например, в Горьком только трое выпускников были удостоены такой высокой награды).

Все стало меняться в эпоху тотального дефицита и блата. Медали, точнее льготы, которые они давали при поступлении, превратились в самый востребованный товар — для его получения любящие родители не жалели средств. Школа помогала им в этом с большой готовностью, причем необязательно за какие-то подарки, очень часто совершенно бескорыстно, так сказать радея о повышении рейтинга. У читателей, уверена, много своих примеров «содействия» такого рода, поэтому останавливаться на них не буду. Расскажу о личном многолетнем опыте.

Так получилось, что сразу после рождения детей мне пришлось подрабатывать репетиторством. Как-то незаметно сложилось, что основным моим контингентом стали будущие медалисты, которых я готовила к главному испытанию. Но вскоре в практику вошло следующее: родители моих учеников каким-то неведомым мне способом умудрялись добывать темы сочинений накануне экзамена и просили меня написать работы на одну из них. Я писала. Бывало, что не по одному сочинению за ночь. Как правило, мои тексты не вызывали сомнений у высокой экзаменационной комиссии, поэтому родители медалистов охотно передавали мой телефон своим знакомым родителям и учителям. С годами к выпускникам, занимающимся в течение года, прибавлялись те, кто просто договаривался заранее об «услуге».

Даже когда по всей стране ужесточилась процедура проведения итоговых экзаменов, и конверт с номером варианта стал доставать из лототрона сам министр образования в 9.00 непосредственно 1 июня, заработков у меня не убавилось. Только теперь я писала сочинения не накануне, а в день экзамена. Делалось это так. Уже в начале учебного года ко мне обращались совершенно неизвестные люди по рекомендации учителей прошлогодних медалистов (которых я тоже не знала ни в лицо, ни по имени отчеству), и мы ­договаривались предварительно. Согласие я давала только четверым, поскольку нужно было написать качественные эксклюзивные работы, а это дело ответственное. (Для несведущих уточню: все остальные выпускники могли спокойно списывать откуда угодно, но от медалистов требовалась штучная работа, не имеющая аналогов).

За два дня до экзамена заказчики перезванивали и подтверждали свою готовность к предприятию. Первого июня, сразу после объявления номера варианта по телевизору, родители звонили, чтобы согласовать, какую из тем мы с их ребенком пишем (он в аудитории, а я у себя дома). Необходимо было, чтобы черновик хотя бы тематически совпадал с готовым сочинением. Согласовав темы и порядок дальнейших действий, я садилась за работу. По мере того, как работа за работой бывали написаны, ко мне подъезжали заказчики и увозили тексты (сначала в рукописном виде, потом в напечатанном, со временем в ход пошли дисковые накопители) к месту назначения. Совсем удобно стало с электронной почтой… Тем более что личного свидания не требовалось — я никогда не брала денег до того, как пятерка утверждалась на медальной комиссии (то есть 21—22 июня). Так я поступала отчасти и из суеверных соображений, отчасти из профессиональной гордости. За 13 лет не было ни одного случая, чтобы мне не заплатили. Цену я назначала невысокую по сравнению с другими «неграми» — моими коллегами. Но я никого не осуждаю, это дело совести каждого. Я понимала, что родители должны еще отблагодарить завуча и директора за создание комфортных условий для переписывания, учителя, который подсказал и направил… Хотя вот учителей-то точно благодарить было не за что. Неуверенные в собственных силах и в способностях своих лучших учеников, они сами склоняли детей к участию в обмане, потому что едва ли не больше них были заинтересованы в отличных результатах. Такие уроки, уверена, детям запомнились на всю жизнь.

В последние годы мне приходилось неоднократно слышать от родителей, что учителя не только советовали «найти специалиста», но даже настаивали, чтобы итоговые работы писали литературные «негры» (желательно, чтобы с ученой степенью). В моей практике был вопиющий случай. Одна мама попросила подготовить дочку — потенциальную медалистку к выпускному сочинению. Можно было бы сразу согласиться, однако я решила предупредить ничего не знавшую маму о существующей системе. Несмотря на высказанные мною сомнения в целесообразности еженедельных занятий (для поступления в вуз литература им не требовалась), мама с дочкой решили пойти более сложным и затратным путем: девочка была воспитана в духе честности и принципиальности и хотела во что бы ни стало писать самостоятельно. Я одобряла такую решимость, и все же до последнего сомневалась в том, что выпускнице позволят писать самой. Она, кстати, оказалась способной и в течение года добилась очевидных успехов в умении грамотно излагать свои мысли. Это внушало оптимизм. Предчувствия, однако, меня не обманули. Уже на следующий день после экзамена мне позвонила мама и в слезах рассказала о звонке учительницы. Та посоветовала обратиться к «репетитору, с которым дочка занималась», и попросить его написать новое сочинение, поскольку «работа девочки не безупречна, и медальная комиссия найдет к чему придраться».

«Разумеется, найдет, — с горечью подумала я, — если все остальные медальные работы — дело рук профессионалов, съевших не одну собаку в написании литературоведческих и публицистических текстов. На их фоне каждая самостоятельная ученическая работа будет выделяться, как молодая березка среди могучих сосен». Маме же сказала, что если она послушает учительницу, то нанесет тяжелую душевную травму дочери. Для меня не проблема написать еще одну работу, я даже денег за нее не возьму, поскольку с ­девочкой меня связывают не только товарно-денежные отношения. Я посоветовала маме хорошенько подумать, прежде чем выбирать между медалью и душевным миром ребенка. Мама выбрала медаль. Работу я написала, девочка под надзором учительницы покорно переписала ее, но с этого момента (так мне рассказывала мама) у девочки началась депрессия.

Это только одна история, уверена, что их множество. Вместо того чтобы быть примером честности, сеять разумное и доброе, мои коллеги-литераторы из «благих намерений» совершали антипедагогические поступки, ответ за которые им предстоит держать перед своей совестью.

Меня могут упрекнуть, что я тоже участвовала в обмане. Да, участвовала. Но, во?первых, всегда старалась отговорить родителей от бесчестных действий, а во?вторых, как могла боролась с системой. Ежегодно писала статьи в местную прессу, где рассказывала о царящей профанации, пытаясь привлечь к проблеме внимание власти. Многие педагоги и родители разделяли мое негодование и вслух возмущались обманом. Чиновники делали вид, что их это не касается. Эта позиция самая устойчивая: если станешь опровергать — скажут, «на воре шапка горит», если согласишься — придется что-то менять, как-то действовать. Лучше всего не реагировать, ждать указаний сверху.

Когда всем стали очевидны бесполезность и вред выпускного сочинения, система рухнула. Я приветствовала это событие как благо. С введением ЕГЭ у меня ничуть не убавилось работы, заработки мои не пострадали. Сейчас я получаю деньги не за услугу, а за то, что даю детям знания, учу их грамотно писать, думать и внятно формулировать свои мысли. Радуюсь, когда вижу, что мои труды дают результаты. Слава Богу, что репетиторы, наконец-то, снова начали заниматься своим основным делом — учить и объяснять, а не участвовать в подлоге и протаскивать в вуз, как это было три года назад.

К сожалению, сегодня снова над государственным экзаменом висит угроза профанации. В этом году, судя по откликам детей и родителей, мобильными телефонами во время экзамена воспользовались больше половины выпускников нашего региона (уверена, что в других дело обстоит ничуть не лучше). Кто-то писал sms-сообщения и получал на них ответы, кто-то выходил за справками в Интернет, кто-то звонил из туалета родным и близким. Лично мне из семи моих учеников писали sms четверо, один из них поставил своеобразный рекорд, отправив в течение трёх часов 21 сообщение. Остальные рассказывали, что в их помещениях довольно строго следили за порядком. Одна из учениц призналась, что на экзамене по биологии она много раз писала своему репетитору, консультируясь по третьей части теста — заданиям категории «С».?Наблюдатели видели все ее манипуляции, но только погрозили пальцем и велели быть поосторожнее. Похожие рассказы я слышала от детей и после ЕГЭ по математике, истории, обществоведения… Дети рассказывают о пережитом с гордостью, хвастаясь друг перед другом не только в узком кругу, но и в чатах и социальных сетях. Для них ЕГЭ — новое захватывающее приключение, игра, в которой победит самый смекалистый и предприимчивый.

Интересно, что знакомые учителя, напротив, делают вид, что этого не только не было, но и не могло быть, поскольку все инструкции строго выполнялись. Остается предположить, что либо дети поднаторели в ловкости рук и научились все делать незаметно, либо наблюдатели ослепли на время экзаменов или предпочли «не верить глазам своим». Последнее наиболее вероятно.

При этом бодрая статистика регионального министерства образования свидетельствует об отсутствии фактов нарушения. Но удивляться этому не приходится: кто из членов педагогического сообщества посмел бы навести тень на благополучный образовательный плетень? Да если бы и нашелся хотя бы один принципиальный (представим себе на минуту), то уже на следующий день от него отвернулись бы не только коллеги, но даже начальство, которое выдало ему предписание пресекать все возможные попытки получения информации извне. Я уверена, что смельчак был бы наказан самым строгим корпоративным (пусть и неформальным) судом. Скажите, кому-нибудь это нужно? Никому. Потому что личный интерес учителя, его покой и добрые отношения со всем миром (родителями, детьми, коллегами, начальством) всегда дороже. Мотивация покрывающих и попустительствующих понятна: «Составить протокол, ребенка удалить с экзамена — ведь это значит испортить ему жизнь, принести горе семье, школе, районному управлению, себе в конце концов…».

А что до объективности и справедливости… Кто у нас на Руси их когда видывал? Мы еще до них не доросли и не созрели. Хотя и копируем у европейцев их формы и методы проверки знаний, содержание вкладываем свое, сугубо национальное.

Вера Кострова