10-06-21

Культурный слой

Ностальгия по настоящему

«Дикая собака динго» — портрет родины через историю любви

К этой премьере причастно много людей, которые формально не входят в штат Камерного музыкального театра имени Владимира Степанова. Более того, они и живут в разных городах. Старая повесть советских времен оказалась способной объединить представителей разных поколений и географически разделенных людей. Почему? Что же такое выговорила эта почти забытая сегодня, а когда-то страшно популярная детгизовская книжка тимуровских времен? Или, вернее, что же смогли открыть в ней сегодняшний композитор и сегодняшние актеры?

Режиссер-постановщик, художественный руководитель Камерного театра Сергей Миндрин признается в «ностальгической симпатии» к старой повести и говорит, что в этом он не одинок. Действительно, в программке премьеру мюзикла «Дикая собака динго, или Повесть о первой любви» представляет не только автор-композитор Эдуард Фертельмейстер и не только театр, но и департамент культуры Нижнего Новгорода (что понятно), и Нижегородская консерватория (что ново). Главные партии доверены не оперным звездам «со стажем», а молоденьким студентам «консы». Со студентами работал профессиональный режиссер по слову, много лет преподававший в Нижегородском театральном училище,?— Анатолий Захаров. Либретто и стихи написаны москвичами Ольгой Ивановой и Сергеем Плотовым. Очень точное, надо сказать, либретто — бережное по отношению к оригиналу и в то же время очень современное. И очень хорошие стихи, углубляющего образы главных героев, дающие им возможность развернутого лирического высказывания. Редкий случай, когда музыка и поэтические строки становятся неразрывны и гармонично дополняют друг друга.

И во всем этом присутствует загадка! Почему пионерско-галстучная история школьной любви так трогает, вызывая щемящее чувство? Почему — ностальгия? Рувим Фраерман написал повесть в 1938?м. А уже в 1940?м на встрече с читателями представитель Трехгорной мануфактуры Дрождев возмущался «неестественной задумчивостью и непостоянством» героини и изображением в книге «пассивного» пионервожатого: «У нас таких пионервожатых нет, у нас пионервожатые заражают детей весельем!». Так что же, у нас — ностальгия по таким вот собраниям и таким речам?

Между тем, достаточно прогуляться по русскоязычному Интернету, чтобы заметить эту разлитую по многочисленным форумам и сайтам ностальгию. Желающие могут набрать в поисковике «Красная книга российской эстрады» и услышать все — начиная от тех самых курантов и позывных «Пионерской зорьки» до раритетов типа пионерской же «Баклажечки» или «На поле танки грохотали». Специальный раздел открыток той поры озаглавлен «Дети Страны Советов» и воскрешает — именно так! — атмосферу солнечных парков с щекастыми карапузами, строгими школьницами в коричневых платьях с «Родной речью» в руках. Эпоха эскимо на палочке, газировки, тюбетеек и неизменных красных галстуков. Что же это? Почему мы оглядываемся так далеко? Что ищем? Если только историю о первой любви, то почему здесь, среди красных галстуков?

Отступление первое: о художниках света

Художником света называет мировая критика американца Томаса Кинкейда. Женская половина Рунета как с ума сошла — разыскивает и активно обменивается схемами для вышивания крестиком по картинам Кинкейда. Не знаю, как им удается передать мерцание «фирменного» кинкейдовского света, делающего деревенские сюжеты художника такими завораживающими. Но объяснить эту вспыхнувшую всенародную любовь к рождественским коттеджам в староанглийском стиле, наверное, можно: люди ищут «свой» дом, хотя бы виртуальный, коего у большинства, выросшего в сталинках и хрущёвках, никогда не было. Возрождается, косноязычно и неумело, даже какое-то подобие древней магии — одна рукодельница признается: «Мне кажется, только закончу вышивку — и дом появится…».

Странная девочка Таня из советской книжки 1938 года тоже тянется к тому, чего нет и никогда не было на обобществленных просторах нашей Родины. В поисках этого не найденного, но важного компонента жизни она приходит в дом отца, где тот живет с новой семьей,?— тамошняя терраса кажется ей обитаемым островом, наполненным теплом и светом. Она одна убегает в тайгу. Она тоскует об австралийской собаке динго, которая кажется ей символом другого, незнакомого и широкого, мира.

Природа музыкального дара Эдуарда Фертельмейстера такова, что любая ­история, которая привлекает его композиторское внимание, становится прежде всего историей высокого романтического напряжения. Прозрачно-ликующая, светлая мелодика «Дикой собаки динго» поначалу вводит в заблуждение, обещая чистое беспримесное переживание ностальгии — детского потерянного рая. Но композитор прекрасно знает законы драматического искусства и зрительского восприятия, недаром такое важное место в его творческой биографии занимает театр. «Динго» — настоящий мюзикл, со своей сложной поэтико-драматической структурой и настоящими, не опереточно-дивертисментыми переживаниями. Жизнь явлена тут во всей полноте, музыкальные эпохи просачиваются в «главный текст» в виде авторского pianissimo на тему советских маршей, классических вальсов и — вот уж неожиданность, но уместная и веселая! — в виде школьного рэпа, азартно исполняемого Филькой (Дмитрий Саврасов). И все же главный образ — и в музыке, и в изобразительном решении, и в переживаниях юных героев — это парящий высоко над рекой причал. Место первых встреч и грядущих расставаний. Причал, который обнимает природный мир и который порой сливается с этим миром, вбирая в себя реку, лес, снегопад, летящих птиц.

Самые пронзительные музыкальные монологи героини (вызывающие, кстати, ответные чувства-рифмы в молодых героях, ее окружающих, мальчиках Коле и Фильке) в мюзикле Эдуарда Фертельмейстера связаны с этой темой расширения внутреннего мира, с этой вечной и странной российской оппозицией: тягой прочь из дома и жгучей тоской по дому. Музыкальная и вокальная основа этих монологов мелодична, романтическая окраска придает им настоящий, а не игрушечный драматизм. Удивительно, но этот «открытый» драматизм, казалось бы, изгнанный из современной жизни и «современного» искусства, оказался очень созвучен мироощущению молодых исполнителей. Написанные Фертельмейстером и Плотовым партии проживаются Юлией Вебер (Таня), Александром Леноговым (Коля) и Дмитрием Саврасовым (Филька) всерьез, на пределе чувств и не кажутся при этом экзальтированными.

Знакомый красногалстучный мир уже в самых начальных сценах спектакля оказывается слишком близко расположен к миру непознанной архаичной природы. Сюжетно это оправданно — действие повести происходит на Дальнем Востоке, и один из персонажей — эвенкский мальчик Филька, сын охотника и друг Тани, знающий все о нартах, ездовых собаках и повадках диких зверей в лесу.

Но режиссер и композитор идут дальше. Девочка Таня, которую одноклассники за странный нрав прозвали «дикой собакой динго», видит сны наяву, разговаривает с Птицей-мечтой, слышит бубен шамана. Не слишком советская идея такая Танина «отзывчивость»! Недаром сегодняшние исследователи отмечают «дух свободы», пронизывающий высказывания героев повести, и опасные намеки на клеветничество и другие негативные социальные явления, затронувшие детей в период репрессий. Взглянув на пионерскую книжку с этой точки зрения, можно понять, почему повесть Фраермана была запрещена к переизданию в течение полутора десятков лет. И порадоваться тому, какие тонкие интерпретаторы нашлись у этого текста сегодня. Постановщики «Дикой собаки динго» не педалируют политические аспекты, но этот вот дух свободы и любовного единения с землей, на которой живешь, не просто перенесены на сцену — они нашли адекватное художественное воплощение.

Художник Борис Шлямин находит конструктивно удобный и выразительный вариант оформления: лестницы-трансформеры в мгновение ока преобразуют замкнутое школьное пространство в эту вознесенную над миром пристань или спуск к реке, или террасу дома. А все события будут происходить на фоне громадного лунного диска, который одновременно и атрибут теневого театра, и волшебный экран, и простое (непростое!) школьное окно, за которым распахивается каждый раз новый мир: то осеннее полнолуние, то солнечные летние блики на реке, то заснеженная тайга и почти одухотворенный буран, то сновидческая грёза об Австралии. Птица-мечта (ее танцует Елена Хиценко) — золотой райский блик, персонаж, которого нет в книге советского писателя Фраермана,?— невидимая другим, прилетает к странной девочке Тане, слушает ее, овевает своими крыльями ее разгоряченный от нахлынувших чувств лоб… Противопоставление узкой школьной замкнутости и «правильности» внутренней свободы героини, «спрятанное» в тексте повести, в спектакле обрело собственную театральную художественную форму и материализовалось в облике странных персонажей из танинных снов — собак, постоянно «приглядывающего» за беспокойной девочкой шамана, этой золотой жар-птицы.

Отступление второе: что увидел Бродский

По времени премьера «Дикой собаки» почти совпала с одной значительной кинопремьерой. Отечественное телевидение показало «Полторы комнаты» Андрея Хржановского, фильма, совмещающего в себе игровое кино, мультипликацию и кинодокументалистику и снятого по мотивам прозы Иосифа Бродского. В полуфантастическом сюжете Хржановского Нобелевский лауреат совершает сентиментальное путешествие на родину, вспоминая прошлое, родителей, друзей, встречаясь с умершими и живыми. В фильме есть кадры, где Бродский идет по сегодняшнему Петербургу, по привычке поэта впитывает весь звукоряд улицы — с бесконечными разговорами по мобильникам о деньгах, кредитах, процентах, недвижимости и т.д., и, как ребенок, не понимает ни слова. «Мы будем последним поколением, которое живет культурными ценностями», — скажет он раньше, еще до высылки за границу.

В партитуре «Дикой собаки динго» есть такой же крохотный по метражу узловой момент, когда вдруг становится обжигающе-понятно всё. Почему ностальгия. Почему музыка укачивает нас в несуществующем сказочном доме, и только музыка, только она одна. Почему странная взбалмошная Таня, рискуя жизнью, спасает Колю от смерти в буран — откуда эта сила в хрупкой девочке?.. Немодные слова «преданность» и «верность» приобретают в этих, финальных почти, сценах новый расширительный смысл. Только что отзвучал драматичный монолог повзрослевшего, узнавшего горечь одиночества Фильки. Монолог, в котором он называет себя «верным псом Тани». Вот налетающие облака разъединяют протянутые руки Тани и Коли, пристань летит среди этих облаков, и более красивый и мудрый образ первой любви трудно, кажется, представить… И — коротким пробросом, как бы вскользь, Коля произносит: «Мир услышит нас. Мир запомнит нас». Всё, рифма замыкается. А мир лирической истории, наоборот, размыкается в большое историческое время. В одно мгновение мы понимаем — вспоминаем! — что речь идет о предвоенном поколении, почти полностью выбитом войной. О самом чистом, самом верном поколении. Самом, как оказалось, уязвимом. Спасшем нашу жизнь. О настоящем.

Елена Чернова