11-04-15

Культурный слой

Литературная плесень. Часть 2

Наличие этой субстанции в культурном слое Нижнего удручает

Прошло достаточно времени со дня выхода в Нижнем Новгороде многостраничного труда Милы Смирновой «За испорченный образ — кулак. О Цветаевой», но никто не проанализировал появление этой книги как социокультурное явление. Между тем, рождение именно такой книги и именно в нашем городе неслучайно.

Памятник Марине Цветаевой, г. Таруса

Автор и нижегородское издательство «Бегемот», давшее жизнь сомнительному проекту, настаивают: это абсолютно новый, незашоренный взгляд на поэта и человека Марину Цветаеву. «Хотелось бы, чтобы и в официальных организациях рассказывали о Цветаевой всё, как есть, а не превращали её из страстной женщины в какую-то нудную стихотворку», — поясняет свою позицию на страницах книги Мила Смирнова.

В библиографии к своей книге нижегородский автор перечислила выходившие в разных издательствах сборники воспоминаний и труды, посвященные «быту и бытию» поэта Марины Цветаевой. Но почему инженер-краевед взялся за поэта? Тем более что, к примеру, опубликованная в России еще в 1992 году парижская книга Вероники Лосской «Марина Цветаева в жизни. Неизданные воспоминания современников» достаточно наглядно рисует не слишком положительные стороны в характере и поступках Цветаевой.

Ваше место — в посудомойках

Но тогда что же нового и «сенсационного» удалось сказать Миле Смирновой — при вторичном цитировании уже известного и опубликованного? Надо признать: новизна заключается в той нескрываемой, поистине «классовой» ненависти, которой пропитаны личные комментарии нижегородского автора. Ненависти не только даже к личности Цветаевой, но и к личности поэта, художника как такового. Недаром в книге то и дело повторяется тезис о том, что «есть вещи поважнее стихов»: свеклу бы выкопала, детей накормила, посуду помыла. Это кажется невероятным, но автор книги о поэте упрекает поэта в том, что он — пишет стихи!

Автор, конечно, не одинок. В книге приведено высказывание дочери Веры Инбер, встретившейся с Мариной в эвакуации: «Ну, как было объяснить Цветаевой, что место поломойки на кухне важнее и завиднее, чем место поэта?». Выбор цитаты — тоже концепция: кажется, что это раздраженное недоумение самой Милы Смирновой и ещё многих и многих, кто вместе с цитатой получает в руки аргумент в вечном споре и в вечном противостоянии — плебса и художника. И неважно, что в «завидном» месте посудомойки было отказано — вопрос рассматривался на литфондовском собрании и кандидатура была отклонена по причине того, что Цветаева «не полноценный советский человек». Защищал — Паустовский. Но ни нашему автору, ни её «благодарным» читателям правда не нужна. Точнее: правда у неё «своя». Других слов, помимо «белиберда», «чушь» и «словоблудие», для характеристики творчества исследовательница не находит.

Книги пишут дефектологи

Справедливости ради надо сказать, что публикации, подобные этой, сегодня не редкость. Некая Тамара Катаева тоже написала «скандальную» книгу под названием «Анти-Ахматова». Валерий Первозчиков собрал «свидетельские показания» о невыносимости Высоцкого в последние годы жизни. Отец и сын Безруковы представили Есенина героем мыльного сериала. Писательница Инна Свечникова написала абсолютно безграмотную, зато «пикантную» биографию Андерсена для издательского дома «Нева».

В «Анти-Ахматовой» автор комментирует жизнь и судьбу Анны Андреевны почти теми же словами, что и наша Мила Смирнова — судьбу Цветаевой: «Все благоговели перед подвигом Ахматовой. Подвиг в чём? Жива, здорова, сама не сидела. Мужей теряла только бывших или не своих. Перед красноармейцами не выступала. Отлынивала, злилась, лежала пьяная с подругой в кровати до вечера. Щеголяла в подаренных ею шляпках (…) Её сын сидел в тюрьме в общей сложности 14 лет, если это подвиг, то подвиг Ахматовой напоминает подвиг микс-героя Павлика Морозова, тот закрыл амбразуру собственным папой». Тамара Катаева признается, что она «не поклонница Ахматовой», как и Мила Смирнова не поклонница Цветаевой. Смелые женщины ставили своей целью, оказывается, развенчание мифов, сведение с пьедесталов «священных коров» отечественной интеллигенции. Смелая Катаева даже объясняет Ахматову с точки зрения… менопаузы.

Характерно, что специальность Катаевой — дефектолог, и она настаивает, что «сейчас все физиологические стороны жизни приблизились к филологии, к музыкантам, к кому угодно» (из интервью радиостанции «Эхо Москвы»). Кстати, в этом русле мыслит обогнавший Милу Смирнову Борис Парамонов — он написал очерк «Солдатка» о Марине Цветаевой, где доказывает, что Цветаева покончила с собой, потому что был инцест.

Портрет явления

Итак, новоявленная нижегородская «цветаеведка» попала в мейнстрим и теперь неважно, что больше она уже ничего не напишет, — всё, что могла, она сделала. Появление именно такой книги именно в нашем городе — более чем закономерно.

Проблема не в графомании и неумении писать. Проблема в мышлении. Вспомним: наш город, предоставив дискуссионную площадку для международных экспертов-участников конгресса партнеров «Культурная столица Поволжья», через какое-то время сам, добровольно, отказался от статуса этой самой культурной столицы. Финансовый, творческий и организационный ресурс и международная поддержка были отданы Перми. И это Пермь, а не Нижний, сумела найти «точки роста» на своей карте и так распорядиться выявленным потенциалом, что всё больше превращается в безусловную культурную столицу всей России. Именно в «заплесневелости» и неадекватности официальной культуры Нижнего кроются и истоки ТЮЗовского конфликта, и неудачи многих культурных начинаний прошлых лет, и отток из города талантливых людей. Вербальная косность только проявляет наличие «культурной опухоли». В атмосфере официального протекционизма посредственности и откровенной бездарности не могут появляться умные книги и яркие спектакли. Если это и происходит, то только благодаря частным усилиям и вопреки всем складывающимся обстоятельствам. Но, как сказал мне один человек в личном разговоре после ТЮЗовской голодовки: «Нужна очень сильная мотивация, чтобы оставаться в этом городе».

Сегодня целый ряд принципиальных управленческих функций делегируется регионам. Обсуждается система грантов для финансирования культурных инициатив на местах. Попробуем угадать с трёх раз, кого будет поддерживать класс чиновников, по разнорядке читающий тексты Шамшурина и Смирновой, а из предметов искусства знающие лишь хохломскую ложку. Призыв одного из современников Цветаевой «Не толкайте читателя в преходящую повседневность, позвольте ему нерушимо пребывать в нетленном мире, преображенном поэзией», безусловно, будет воспринят ими как очередное «словоблудие» (что они не раз уже доказывали).

Но ещё хуже, что на наших глазах формируется класс новых придворных писателей из добровольцев, способных обосновать генетически-негативное отношение чиновничества к культуре и творцам культуры. К любому проявлению свободы, «инаковости». Недаром Мила Смирнова в своей знаковой книге противопоставляет «непонятные» (далёкие от народа?) стихи Цветаевой и то, что Марина Ивановна не могла «выполнить на службе элементарное задание» — расставить карточки по алфавиту. А комментируя отрывки из дневника с описанием процесса возникновения у поэта образов — нескрываемым раздражением роняет: «А может, она тогда тоже была в галлюцинациях, в водорослях, в белых лошадях? В общем, «в снах», в которых ей так нравилось жить, и прочей ерунде, которая мерещилась Цветаевой. Просто смешно и даже дико». В другом месте «смелый» автор намекает и на источники вдохновения: «Один ли кофе присутствовал перед сном?». Неуничтожимый и великий жанр публичного доноса! Как поётся в популярной песенке, появившейся на свет в самый разгар борьбы нижегородского чиновничеств с ТЮЗом, «все артисты в трусиках, а министры — в усиках» и позор тем, кто выламывается из этих утверждённых стереотипов.

Вероника Лосская в книге о Цветаевой пишет: «Когда до парижских друзей дошла весть о трагической кончине Цветаевой, многие испытали естественное чувство личной вины. (…) Смерть Цветаевой продолжает ощущаться многими как личная трагедия: они винят в ней не только себя, но и парижскую литературную среду, и эмигрантскую беспомощность, и всю Россию, с её ужасающими политическими обстоятельствами, не сумевшую вовремя отдать дань таланту Цветаевой и справедливым признанием защитить от последнего и рокового приступа отчаяния».

Сегодняшняя Россия (часть её) в лице Милы Смирновой попыталась снять с себя ответственность не только перед ушедшим поэтом, но перед культурой как таковой. Инженер-практик отлично почувствовала этот воздух безответственности, этот новый разрыв между «нормальными гражданами» и художниками-«словоблудами». В этом смысле книга, выросшая на нижегородской почве, не просто вредна, она — политический жест, самооправдание огромного сообщества людей, которые не хотят и не пытаются никого понимать, но готовы собственную ограниченность возвести в правило.

Елена Чернова