11-11-25

Культурный слой

О Константине, Мише, Алёне и Стасе

или Что есть литературная жизнь и литературная Россия

В качестве информповода. В музее Добролюбова 20 ноября прошёл вечер памяти Константина Поздняева, посвященный 100-летию со дня его рождения. Константин Поздняев долгие годы был главным редактором «Литературной России», а до того жил и работал в Нижнем, тогда в Горьком, стоял у истоков создания нашей «Ленинской смены» и горьковской писательской организации. Написал книгу о Борисе Корнилове. Прожил долгую жизнь — 90 лет.

Миша

Посвящалось Константину Поздняеву, и говорилось, в основном, о нём… А я знала и вспоминала Мишу Поздняева, одного из двух сыновей (оба пошли по творческой и журналистской стезе, второй, Андрей, возглавляет православный фонд в Питере).

Миша был младшим. Его похоронили два года назад. Мишу Поздняева сжевала, съела, убила Москва. Нынешняя литературная Москва. Он был очень добрый, бесконечно мягкий, невообразимо мягкий человек с огромными тёмными глазами и большим детским ртом. Классный журналист, лучший интервьюер России. «Золотое перо» «Новых Известий». Работал сначала в «Сельской молодёжи» — это был отличный журнал в советские годы, всегда занимался поэзией. Потом возглавил газету «Семья» (где он предложил мне тогда, в 87 году, полосную публикацию — он был первым, кто стал печатать рок-поэтов), газета выходила тиражом 5 миллионов. Потом в «Огоньке». А потом в «Новых Известиях». Всегда в гуще, всегда в центре — и вёз на себе огромную журналистскую текучку. Он очень много работал. Своих поэтических книг у него было всего две, хотя он был очень талантливым поэтом. Неуслышанный, полууслышанный, как сказал Евтушенко, написавший стихи на его смерть.

Оказалось, у него никогда не было своего дома, в Москве он сменил больше двух десятков съёмных квартир. Умер в одиночестве, в 56 лет.

Он был женат, и десять последних лет жизни посвятил поэтессе Вере Павловой, московской «звезде», воспитывал двух её детей, издавал её книги, — очень много сделал для её успеха. Она оставила его. Московское понятие «успеха» почему-то очень сильно тяготеет к получению американского гражданства и к долларовым эквивалентам. Миша стал сильно пить, заболел, друзья уговорили лечь в больницу, пошёл туда неохотно. Потом сбежал из больницы. И замёрз на улице. Нашли его не сразу. Хоронили на девятый день.

На вечере

Обо всём этом, конечно, не говорили. Да и вообще, говорили, в основном, о его отце. Выступали Валерий Шамшурин, Александр Цирульников, сотрудники семёновского музея Бориса Корнилова и другие литераторы из разных городов области, спорили — доказательно, с цитатами, например, — о взаимоотношениях Константина Поздняева с Александром Солженицыным. Народу много, полный зал. Электронная презентация — новотехнологичная. Экран, компьютер, и рядом — выставка книг и публикаций. Алёна сделала достойную презентацию. Хорошо иметь наследников, духовных наследников, хранителей, ценителей слова. Династия, однако.

И всё же

Я всё о Мише думаю. Его ужасно жаль. Очень хорошо понимаю, что его сожрало, задушило и заморозило. Я это видела отчётливо. И вблизи, и издалека видны пасти-челюсти московских площадей и зубы высоток — Пушкинская, где «Известия», «Савеловская», где был «Огонёк», «Молодая гвардия», где была «Сельская молодёжь»… премии, презентации, фуршеты — и нищета, оставленные дети, свои, чужие… Миша вдумывался глубоко. Он писал о проблемах церкви. Думаю, ему давно претила всякая идеология. И он оставался абсолютно один посреди этого всего, и любимая женщина уходит… А у него самого было четверо детей! — и как будто не было — полное одиночество… и нет своего дома.

Вот его стихи — из неизданной книги, обращённые к его детям:

 

Exegi monumentum

 

Илия, Александр, Наталия, Елизавета,

это ваш отец. Простите его

за это.

Ваш отец в долгах, как в шелках,

сидит перед вами:

не борец, не храбрец — подлец,

иными словами.

 

Не хотите — не слушайте;

может, потом прочтёте.

Получилось так, что, при самом

грубом подсчёте,

я сменил, не имея ни повода,

ни желанья,

два десятка мест постоянного

проживанья.

 

Даже двадцать одно.

То, что нынче, двадцать второе.

Перебор, если сравнивать жизнь

с картежной игрою.

Только жизнь, как пел Булат,

не игра — дорога.

Хоть и дальняя, но от порога

и до порога.

 

Вы поверьте мне, если кто из вас

меня помнит:

моя жизнь была анфиладою

разных комнат:

кабинетов, гостиных,

кухонь и спален, спален –

оглянуться страшно, ползя на свет

из развалин.

 

У Модеста Петровича —

мы с ним кое в чём схожи,

и не только инициалами, о чём позже,

как-нибудь в другой раз, — есть

одно сочиненье, «В детской».

Ты, Наташа, знаешь…

Я человек советский,

слишком поздно его услышал —

не то б иначе

получилось всё в моей жизни:

я бы не начинал жить сначала,

ходил бы из угла в угол

вашей детской, сажал на кровати

вам новых кукол

и медведей плюшевых,

а вечерами, сидя

на пороге детской, взирал, как,

в упор не видя

своего отца, вы играете, мои чада,

вчетвером…

 

Однажды ночью, выйдя из чата

и заметив в углу медведя

с оторванной лапой,

пожалейте его, чем-то схожего

с вашим папой.

Листочки древа

…А дом-то был. И есть. В Лыкове, на Керженце. Только Миша так и не понял, не успел и не смог понять, что надо вернуться. Вот, например, сюда, в Россию чистой воды. Алёна, Алёна Станиславовна, устроительница и ведущая этого вечера, — очаровательная женщина с девической фигуркой и детской улыбкой, — Мишина племянница, летом живёт в Лыкове с дочкой и маленькой внучкой. А мужиков в их семье, в этом доме нет. Кроме деда. Так вот движется ход времён…

И всё же он движется, и древо жизни зеленеет. На ноябрьском вечере памяти за компьютером меняла слайды дочь Алёны, а дочь дочери, маленькая Стася, Станислава тоже была в зале, с дедом Станиславом, и внимательно слушала и смотрела историю своей семьи.

Алёна — моя сокурсница. Я помню и знаю её со студенческих лет. Прошлым летом, точнее, в мае, мы встретились неожиданно, в глубине лесов, именно в Лыкове. Мне довелось там впервые побывать, — в местах заповедных, сокровенных даже — туда добраться можно только сплавом, по Керженцу. Это дивной красоты старообрядческое село, сохранившееся, точнее, сохранённое в своей особой деревянной архитектуре и архитектонике. Оно сохранно именно волей и памятью своих жителей, своих обитателей. Там живут удивительные люди, чуть ли не стопроцентно — потомственная научная и творческая интеллигенция. Вот там, на лыковской улице, где можно было осматривать долго-долго каждый дом, и вышло навстречу всё семейство… И Алёна немедленно затащила нас в дом, напоила чаем с вареньем и тут же начала рассказывать об истории дома, о семье, и, конечно же, были разложены фотографии… Тут-то я узнала про Мишу. Бесконечно печально… Но в Лыкове цвели вишни — таким удивительным розовым цветом, и Керженец утопал в цвету и потоках света, и казалось, если это реальность, если это есть — а это есть — значит, нереален, иллюзорен весь остальной мир. Есть только природа, стихи и память.

Когда Алёна Станиславовна идёт по улице в Кстово, с ней здоровается каждый второй, — она много лет преподаёт русский язык и литературу, а город небольшой. Но именно там, я считаю, совсем не случайно возник «Центр писателей Нижегородского края». Есть, кому наследовать, воспитывать, хранить. У Алёны Калининой вышла недавно книжечка стихов, и в Центре — на многолюдной презентации, читала их, в том числе, и шестилетняя Стася. В этих стихах невероятная, бескрайняя доброта и свет. Это наследуется. Но ещё и воспитывается. Вот так она и подрастает опять, литературная Россия. И своих родных, своих дедов, своих предков — удачливых, и не очень, «успешных» и «неуспешных» — помнит, и любит…

Марина Кулакова