12-03-02

Культурный слой

А он улыбается

В январе в Белом зале Ленинской библиотеки состоялась авторская презентация нижегородского альманаха «Земляки» (12 выпуск). Литературно-публицистический сборник порадовал завидной регулярностью и ошеломляющей стабильностью в плане наполнения, если учесть, что для 90% авторов — это единственная возможность в наше дорогое время выйти к читательской аудитории.

Детективы читают чтобы отвлечься и убить время в электричке. Мелодрамы — когда хотят поплакать. Редкие интеллектуалы и продвинутые студенты выбирают лауреатов «Букера». А интересно, какова целевая аудитория подобных изданий? Или как в газете: отец пролистывает политику, мать вырезает кулинарные рецепты, дочь примеряет на себя гороскопы, а сын расстраивается из-за спорта.

В разделе «Нижегородский почерк» заявлены, так сказать, хедлайнеры — Захар Прилепин («Оглобля») и Елена Крюкова («Латинский квартал»). Если для Елены богемный сюжет и богемный стиль — её стиль, то Захар просто удивил довлатовской реминисценцией про несчастную студенческую любовь: и наивную, и надрывную, и красивую. Читатель словно окунается в дайджест высокохудожественных статей Вадима Демидова с присущими для его стиля отвязной молодёжной музыкой, косячками по кругу, пивом из горлышка по кругу, да и девушками… по кругу. Таким смачным студенческим андеграундом, запоздалым хипповским эхом шестидесятых, междустроковым неприятием мировозрения яппи и одиночеством и неприкаянностью как мировозрением. У Крюковой наоборот всё по-взрослому: русские художники, озабоченные заработками в евро, на фоне хемингуэевского Парижа и хемингуэевских любовных треугольников. Причём нет перебора ни с эротикой, ни с буйными метафорами, ни с не менее буйной фантазией. Кажется, ещё пол-шага, и будет почти гламур — вот только красноярская бабушка Алла подводит, да больной желудком Хомейко.

Очень понравился уморительный опус Владимира Седова «Зелёное пальто» о заре нижегородской демократии в начале девяностых. Правда к литературе отрывок имеет отдалённое отношение, а вот рубрику «12 стульев» он безусловно бы украсил. Самое смешное, что вымысла там вообще процентов десять, а все кажущиеся несуразности и нестыковки только подтверждают подлинность версии автора. Вон и у Солженицына в «Красном колесе» почти в таких же деталях описан революционный февраль в Питере: на белых сугробах — окровавленные трупы городовых, а «голодные толпы» заняты выпуском из тюрем уголовников и погромами винных лавок. А какие резоны в стиле Рабле приводит автор для «захвата власти»: «Во-первых, я в это время уже владел кремлевской башней — самым близким зданием к власти… в-третьих, мой бизнес нёс убытки. Я решил, раз будет власть, значит, будут и просители. Кремль опять «оживёт», и мой бизнес опять наладится. Тем более и захватывать ничего не надо было».

Современному читателю невдомёк, как своеобразно поменялись полюса в постперестроечной литературе. Застойный писатель — это звучало не только гордо, но ещё и материально выгодно, даже если многотысячные тиражи пылились по складам. Партия как генеральный заказчик оплачивала лояльность режиму и предоставляла вполне себе комфортную номенклатурную нишу. Сейчас спасение писателей — дело рук самих писателей, так что ситуация, при которой ты либо бизнесмен, либо топ-менеджер ТЭК, либо депутат только приветствуется жизнью. Вернее — её тяжестью. Увы, но при таком раскладе «литература» в рейтинге приоритетов как-то объективно всё-таки входит в «тройку».

Не так у Олега Рябова. Как он при такой общественно-коммерческой нагрузке вообще успевает писать, для меня загадка? Так ведь ещё и стремится к явному творческому прогрессу.

Непростое это дело: менять наезженную колею. Трудно представить, к примеру, Джоан Роулинг без Гарри Поттера, а Бориса Акунина без Фандорина. В «Американце Джонни» Рябов без книжной темы ещё интересней, а главное — свободней и в плане лексики, и речевых конструкций, и, что существенней, посылов. Тем более что заграничный сюжет всё-таки разрывает этот кокон «провинциальности», где действие всё равно зажато в ограниченном пространстве улиц, а герои — поведенческими трёхходовками, типа: измена мужу (жене), дача взятки и дружелюбные отношения при разделе наследства. Просто классическая чеховская «осетринка с душком». А здесь — экзотическая страна; странный персонаж, почему-то не похожий на Джеймса Бонда; непостижимые и тревожные обстоятельства; метафизические мотивы. Видимо, процесс первоначального накопления литературного материала переходит в стадию реализации.

Раза три перечитал рассказ Александра Котюсова «Последний полёт «белки». Ещё один автор, который наравне с Андреем Иудиным приводит меня в полное замешательство. Какая-то патовая ситуация, прямо как в «Алисе», где палач логично отказывался отрубить голову чеширскому коту, потому что… не от чего. Наверное, по жанру вещь можно отнести к фэнтэзи, а здесь я пасую, ибо фэнтэзи в моём понимании этакий литературный оффшор, ящик Пандоры, чёрная дыра. Там можно ходить на головах, читать справа налево, громко петь про себя и… никаких тебе налогов. Если «Белку» позиционировать как патриотический концепт с молодцеватой казацкой выправкой, то в художественном плане это едва дотягивает до пародии на «Тихий Дон». Что же касаемо слога древнерусских былин, то перлы, типа: «Лёгкий холодок пробежал по горячему, натёртому салом телу Евграфа. Недоброе закралось в его душу» — уже как-то порицались в энциклопедии юмора — «Золотом телёнке» — в истории про старика Ромуальдыча и его пахучие портянки. К вопросу о начитанности сразу вспоминается старый еврейский анекдот про Мотю, которому слух без надобности. Правильно, он же петь, а не слушать собирается. И здесь какие-то странные люди годами мечутся между короткой хэмовской строкой с одним прилагательным на абзац и пространными, на полстраницы пассажами Пруста, из которых каждый второй — музыкален, а каждый десятый — готовый афоризм.

Лучше всех устроились поэты «по кругу». Пятнадцать строк — и ты уже автор сборника, а рецензенту готова задача из разряда «Угадай мелодию из двух нот».

Наверное, самое печальное, что этого количества художественных приёмов авторам вполне достаточно для самовыражения, как дворовому хулигану хватает трёх аккордов на гитаре. Не та беда, что консервативно настроенные поэты игнорируют такие маяки современной мировой поэзии, как Ален Гринзберг, Норман Мейлер и Иосиф Бродский. Беда в том, что они и не пытаются двигаться даже в сторону доступного и понятного Есенина-новатора с «Чёрным человеком», а топчутся у набивших оскомину стожков, берёзок и крылечек. Причем приглашённые москвичи смотрятся нисколько не продвинутей наших ветеранов литобъединений, как правило формальных и не занимающихся теорий стиха. Но даже и не в этом печаль, а в том, что людям, любящим рифмовать и придумывать красивые метафоры, не привито главное понимание, что поэт — это не карьера, и здесь нет заслуг по совокупности. Поэт — это, чёрт возьми, миссия, а не хобби. Один день бабочки, где этот день — как открытие, как праздник и как поражение тоже.

Современному читателю невдомёк, как своеобразно поменялись полюса в постперестроечной литературе. Застойный писатель — это звучало не только гордо, но ещё и материально выгодно. Партия как генеральный заказчик оплачивала лояльность режиму. Сейчас спасение писателей — дело рук самих писателей, так что ситуация, при которой ты либо бизнесмен, либо топ-менеджер ТЭК, либо депутат только приветствуется жизнью

Я очень понимаю авторов-поэтов с их нуждой в печатной площадке, где даже опубликованная запятая является источником радости и счастья как минимум на полгода. Но ведь сколько «сталинку» европанелями не обвешивай, она всё равно не перейдёт в разряд апартаментов с современной организацией пространства, игрой объёмами, перепадом этажности и прочими новациями на уровне инсоляции и терморежима.

Игорь Чурдалёв по рангу нижегородского классика представлен в большем объёме в рубрике «Лирический портрет». Честно говоря, заглавное стихотворение «Орда» заставило меня вздрогнуть: и от перебора с пафосом («отчизна», «земле разорённой и нищей»), и от эклектической лексики («мелюзга», «бомжи», «дизайн», «космический шатл»). Терпеливо перелистнул страницу и… попал на стихи.

 

Запредельная ясность с утра –

очевидно, ветров переменой

колебаний и недоумений

в небесах завершилась пора.

И уже совершенная осень

подступает и дышит в лицо

еле слышным, но явственным очень

приговором своим: вот и всё.

 

Удивительно, когда поэт с комсомольским и авангардным прошлым и пафосом Вознесенского начинает говорить так пронзительно и искренне, не рисуясь. И абсолютное владение стихом, и профессиональные метафоры как-то отступают на второй план перед таким непридуманным лиризмом.

 

Там в заоблачном Голливуде,

среди выцветших звёзд и лет

унесённые ветром люди

осыпаются с кинолент.

 

Наверное, правильно, что в своё время уходит имидж «в нелепом прикиде юнца», а его место заступает действительно выстраданная мудрость, где возникает осознание, что не партия и правительство виноваты во всех наших бедах.

 

Оттуда, из сфер эфира,

увидишь сквозь брешь в раю

всю низость и лживость мира.

А может быть, и свою.

Нам внятен смысл, мы знаем числа,

пеняем на истмат и СМИ,

но наша бедная Отчизна

вполне распалась в нас самих.

 

Конечно, можно было пройти мимо внежанровых зарисовок скандальной телеведущей Лизы Питеркиной. В общем-то, ниша найдется для всякого, просто неприятно, когда люди, которым не то что непонятно, а и не дано, вторгаются в сферу нравственных ценностей, не говоря о таком качестве, как женская стыдливость. Весь ужас в том, что это шустрое молодое поколение, продающее свою раскованность и беспринципность, как церковь — святую воду, не догадывается, какую яму себе роет в старости, подрывая общественную мораль. А уж ставить любовь и верность на одну доску с животной неукротимостью нимфоманки вообще за гранью Добра и Зла.

И как приятный контраст — замечательные историко-публицистические очерки Николая Бенедиктова «Кутузов — гений народной войны» и «Русь Святогора». В материале о великом полководце вместо патриотической помпы — взвешенный анализ на основе фактов и здравого смысла. Хитёр, но мудр. Осторожен, но твёрд. Конечно, не без Божьего промысла, потому что иначе невозможно было устоять в окружающей его атмосфере военной бездарности, придворных интриг и карьерных амбиций. Не каждому дано так высоко поставить интересы страны и народа, стерпев столько несправедливости. Вот уж поистине, победителей не судят, а непобежденных — помнят.

В принципе, можно и без знания родной истории всю молодость протолкаться по ночным клубам, а зрелость — по офисам с невыключаемым интернетом. Однако история не только интересна, но и полезна, потому что имеет свойство повторяться в том самом негероическом виде. Национальная гордость, конечно, не икра, и на хлеб её не намажешь, но без уважения своего прошлого нация потихоньку превращается в стадо. А это — обидно.

Суть очерка в том, что не бывает неглавных сражений, а есть те, которые начинают войны и которые их заканчивают. Вот о такой битве при молдавском местечке Слободзее и рассказывает автор. О последней победной схватке с турками накануне вторжения Наполеона, послужившей заключению выгодного для России мира на южных границах и практически создавшей предпосылки для отражения интервенции ликвидацией второго фронта.

Мир до сих пор не унимается, трубя о военном гении Наполеона. Оно, конечно, легко быть гением, имея двухкратное превосходство. Причём это признал и сам воинственный император сакраментальной фразой, что «от великого до смешного только один шаг», уносясь в Париж от остатков французской армии, брошенной им в Сморгони на Мюрата.

Такое же преимущество было и у турок на берегу Дуная, что также не помогло им выиграть сражение, да и всю кампанию в целом. Помимо военного гения восхищает ещё и политическая мудрость Михаила Илларионовича, не пошедшего добивать окружённого противника и тем самым сберегшего не одну тысячу солдатских жизней. Так было и во время «великого» французского отступления 1812 года, где та же практика блокады и лишения врага продовольствия дала больший эффект при минимальных потерях. На какой-нибудь мраморной доске я бы высек эти без пафоса патриотические авторские слова: «Известно, что он (Кутузов) сказал генералу Беннингсену, отстаивавшему английские интересы: «Если этот проклятый остров на дно уйдёт, я не заплачу». И поэтому он не стремился добивать Наполеона в Европе. Не надо лить русскую кровь за европейцев!» Хочется добавить, «и за все остальные материки, тоже».

Сергей Плотицын