12-06-04

Культурный слой

ШПАРГАЛКА

О сравнении, усилиях и ответах

спецпроект государственного музея современного искусства Арсенал и «Новой газеты» в Нижнем Новгороде»

Концепция выставки непривычна для российского зрителя. Она безусловно, вызовет недоумение в лучшем случае, возмущение — в не менее предсказуемом варианте. Это связано с тем, что в каждом из залов выставки одновременно присутствуют и произведение классического искусства, и произведение искусства современного.

Во всем мире это довольно распространенная практика. Не сказать, что повсеместная, но встречающаяся очень часто. И происходит это потому, что в развитых европейских странах никто не считает современное искусство чем-то непривычным, необычным и уж тем более неприличным. А российский зритель, который в течение семидесяти лет был отторгнут от всякого представления о современном искусстве, так, к сожалению, считает.

Другими словами, у нас принято разделять классическое и современное искусство как совершенно разные пласты культуры. И выставка из коллекции нантского музея как раз призвана доказать обратное. Не потому, что современное искусство лучше, понятнее и эффектнее классического. И не потому, что современное искусство больше радует зрителя. Оно по-прежнему остается сложным для понимания.

Во-первых, современное происходит здесь и сейчас, и художники, которые создают современное искусство, — это, как правило, люди, видящие будущее: они предугадывают и пытаются выразить то, что выразить практически очень сложно, потому им приходится искать для этого новый язык. Который зритель как раз понимает с трудом — для этого нужен серьезный навык. Хотя, строго говоря, навыков понимания классического искусства у нас тоже не особо много. Скорее, оно для нас привычно.

Мы понимаем, что природа, изображенная в пейзаже, скажем, XVII века, похожа на природу, которую мы привыкли видеть. Правда, мы не очень хорошо понимаем, что художники изображали природу не с натуры, а в основном из своего воображения, что они очень часто грешили против правды жизни и что изображение строилось по определенным принципам.

Например, в соответствии со строгим разделением первого, второго и дальнего планов, каждый из которых окрашивался в определенный цвет, который изображался. Есть много нюансов, которых не знает широкий зритель. И поэтому ему кажется, что здесь как раз все нормально, все так, как есть на самом деле. В то время, как это искусство очень далекое от реальности — списанное с нее, но не отражающее непосредственного наблюдения художника. К такому наблюдению искусство отчасти подошло только в середине XIX века. Для того, чтобы это понять и принять, требуется совершить определенные усилия. Примерно такие же, какие требуются для понимания искусства современного.

Это усилие не всегда комфортно. Нужно кое-что знать про XX век вообще и про особенности искусства в это время, чтобы понимать, почему современное искусство такое несимпатичное на первый взгляд. Это связано с одной стороны с тем, что в конце XIX века получают распространение различные средства медиа, которые позволяют без проблем зафиксировать то, что видит человеческий глаз, путем обычных технических манипуляций — фотография, кинопленка, телевидение, радио. Мир стало возможно зафиксировать в его непосредственном изменении. То, что раньше требовало от художника долгого обучения и кропотливых манипуляций, превратилось в мгновенный процесс. И «делать похоже» больше не являлось задачей, стоящей перед искусством. Мир, человек, природа — могли быть изображены как-то по-другому, непохоже. Не таким, каким он предстает человеческому глазу, а таким, каким он предстает перед глазами художника.

Очень ярко и очень резко на новую возможность среагировал авангард — во Франции и в России в первую очередь. Авангард поставил, например, такой вопрос: а как в визуальных знаках выразить некие философские представления, как отразить всю Вселенную в одном очень простом знаке. И Малевич придумал «Черный квадрат», зашифровав в него всю окружающую действительность, туго завязав ее в информационный плотный узел, и весь XX век ушел на то, чтобы развязать его, расшифровать, извлечь смыслы, которых великое множество. Множественность трактовок при простоте визуального воплощения и стала одной из особенностей авангардного мышления. Но эта простота кажущаяся.

На нашей выставке, разумеется, нет «Черного квадрата», но есть масса других примеров — того, как художники концентрированным образом отражают свои знания о мире.

Искусство в XX веке в гораздо большей степени начало пользоваться не прямым знанием, а метафорой, символом, зашифрованным посланием. Работа зрителя здесь интереснее. Он должен не просто, посмотрев на произведение искусства, зафиксировать: «Ага, это похоже на то, что я вижу каждый день или могу увидеть». Зритель оказывается перед необходимостью задуматься о том, насколько он способен считать послание художника. Включение мысли — главная задача художественного диалога между творцом и зрителем.

А когда в одном пространстве находятся работы, относящиеся к классическому искусству и к искусству современному, опыт этой коммуникации становится вдвойне интереснее.

Мы можем сравнивать.

Например, возникает весьма любопытная перекличка. Искусство эпохи рококо — драматизм и напряжение барокко сменяется вроде бы похожими формами (динамичными, подвижными, вибрирующими), но начисто лишенными тех самых драматизма и напряжения. Изящные, перетекающие формы и линии рококо фиксируют снижение градуса напряженности. В барокко — страсти, в рококо — мелкие удовольствия, которые и становятся предметом отражения в искусстве.

А потом вдруг оказывается, что в современном искусстве второй половины XX века было направление, которое в своем обращении к удовольствиям жизни чем-то с рококо перекликается. Потому что женский портрет в стиле поп-арт неслучайно выполнен в розовом цвете — любимом цвете рококо. Поп-арт — искусство массового удовольствия, милое, приятное и обращенное к знакам повсеместного комфорта и изменившейся среды. Поп-арт с ними работает так же, как работало рококо — только двумя веками раньше.

Мы неважно знаем историю. И когда оказываемся на хронологической экспозиции в музее, музей дает нам шпаргалку — временную последовательность как ориентир. Мы же не помним истории, в которой не жили.

А если музей показывает «старое» искусство и современное вместе? Тогда нам удивительным образом приходится активировать все свои знания об эпохах прошлого. Мы должны перебирать опорные контексты, искать смыслы среди них. Мы обращаемся к тому, что знаем, потому что этого требует от нас искусство.

Следовательно, зритель должен предпринимать гораздо больше усилий. Он даже может попытаться разгадать замысел куратора. Может сравнивать на первый взгляд несравнимые вещи. Но главное — он не должен пугаться этого сравнения. Но для этого нужно иметь навык общения с искусством. Требуется усилие.

Вопрос — зачем зрителю его прикладывать.

Масса людей живет вне искусства, не слишком интересуясь его современным состоянием. Но вряд ли вне искусства можно создать хоть сколько-нибудь объемную картину современного мира. И злободневные вопросы, связанные, например, со способом взаимоотношений между людьми, актуальной политикой, глобальной цивилизацией или противостоянием ей, властью масс-медиа и ее отсутствием — это вопросы, стоящие перед готовыми к гуманитарной рефлексии людьми, пытающимися понять, зачем они живут. Для остальных потребность в искусстве, наверное, неактуальна.

Потому что современное искусство дает самые точные, хотя порой и завуалированные, ответы на эти вопросы. Хотя современный художник не дает готовых ответов, объяснений, формул. Он катализирует размышления зрителя, который приходит к собственным ответам, объяснениям и формулам.

Из открывшейся сегодня в Арсенале выставки со всей очевидностью следует, что художник XVII века воспринимал природу как идиллию, начисто разрушенную современным человеком, оказавшимся на грани экологической катастрофы, одиноким среди большого города, окруженным недружелюбными городскими окраинами. Взгляд человека на окружающую действительность изменился за прошедшие два-три столетия вместе с цивилизацией вокруг него. Изменения зафиксированы в искусстве как раздумья о жизни. А художник размышляет чуть больше, чем обыватель. Это его работа.

Мы выставили видео-работу, размещенную на двух больших экранах, общая длина которых составляет семь метров. Изображено огромное по формату лицо мертвой девушки. Ее только что сбила машина. Художник снял видео, а затем разложил его на несколько фиксированных изображений, по которым видно, как меняется лицо. Можно и не знать, что она мертва. Но если ты знаешь, восприятие идет по-другому. Тогда изображение становится метафорой — метафорой изменения.

Целый раздел пейзажной части выставки, на которой представлены только современные художники, называется «Части тела». В классическом искусстве части тела по отдельности не изображали: необходимо было зафиксировать целое — облик человека. А современное искусство занимается аналитикой, раскладывая целое на составляющие.

Другая работа — стенд с несколькими ящичками, каждый из которых содержит изображение медийного персонажа и отпечаток пальца. Все отпечатки сделаны с одного и того же пальца — пальца художника. К разговору о том, что в современном формальном мире отпечаток пальца — самое достоверное свидетельство человека. Знак подлинности. Не лицо, не глаза, а тупой отпечаток пальца, который в данном случае имитирует художник.

Работа с такой выставкой — а это именно работа, а не развлечение — позволяет воспринять мир гораздо более емким и сложным. Этого восприятия можно напугаться. Но с другой стороны, научившись пользоваться источником эмоциональной информации — выраженной не в знании, а в отклике, реакции, — научившись пользоваться этим способом взаимодействия с миром, наши представления о мире будут гораздо более глубокими. Ведь именно эмоциональной составляющей современному человеку и не хватает.

Анна Гор