12-07-31

Культурный слой

Про людей и уродов

В прошлом номере ведущая рубрики «Антология театра» Елена Чернова написала объемную рецензию на премьеру нижегородского Академического театра драмы — «Вишневый сад». Спектакль оказался громким и резонансным. Не так часто это случается в последнее время. Поэтому мы не откажем себе в удовольствии поставить вторую рецензию — другого нашего культурного обозревателя. Благо, и ракурс очевидно иной.

Не сочтите за фамильярность, но за длинную театральную судьбу я столько раз сталкивался с этой пьесой Чехова (через сцену и через читку), что выучил ее буквально наизусть. Причем до такой степени, что иногда кажется, я сам ее и написал. И выдуманные герои, рожденные фантазией автора, уже не представляются таковыми, а действительно живут в реальном мире где-то на соседней улице, ну в крайнем случае в соседнем городе. И реальные коллекторские агентства названивают Варе ледяными голосами и пугают ужасными последствиями. И реальные судебные приставы бродят по дубовым паркетам и без устали описывают все эти венские стулья, шелковые ламбрекены, столовое серебро, напольные часы фирмы «Буре», рояль «Беккер» — 1 шт и т.д., вплоть до курей на хоздворе и оловянных кастрюль на кухне.

Казалось, и особо придумывать ничего не надо, только свяжи пару узелков да чуть поверни зеркало под актуальным углом. Ничего подобного. А главное — непонятно почему? Если Чехову не претило писать социальные вещи, то зачем же трудиться выковыривать это самое наполнение, словно семечки из арбуза? И ладно бы ножом. А так и вида не осталось, да и вкус как-то… спасибо, я завтракал. Может, проще было подать беспроблемный кишмиш? (Куни? Мольер? Гладилин?)

Я уже как-то отмечал вскользь, что современный модный театр вдруг перестал работать на зрителя, перестал его чувствовать, а главное — перестал уважать. Он вдруг превратился в этакое закрытое снобистское сообщество со своими вкусами, рейтингами, мейнстримом, став эстетически пресыщенным масонским орденом. Мало-мальски объективная критика, на одной ноге стоящая за народ, манкируется, зато главное — что скажут коллеги!? Какая-то извращенная гламурная психология. («Ах, такое узкое сегодня не носят! Черное с лиловым не сочетается. Боже, да вы вообще не в тренде!»)

Обидно, но напрочь забыто, что многовековая история искусства трактовала это самое искусство прежде всего как авторское дело, главные черты которого — креативность и нонконформизм. Именно благодаря этим факторам шедевры и переживают моды, течения, да просто века. В том числе и Антон Павлович, имевший мужество говорить своим голосом и взорвавший театральный бомонд новаторской «Чайкой», со злорадным треском проваленной в Петербурге. А она отряхнулась, встрепенулась и до сих пор летает по театрам — благодаря заложенным в ней гуманистическим мессиджам: автор честно говорит с людьми о важном. Только вот куда это чувство юмора законопатишь: взял да и обозвал свои щемяще-пронзительные драмы комедиями, словно и не догадывался, что некоторые шуток не понимают. Да еще и сами пытаются юморить.

На пресс-конференции было с помпой заявлено, что данная постановка есть факт неожиданного прочтения пьесы практически в современном контексте. Поднятый занавес как-то явно это не подтвердил: черные атласные портьеры под потолок, унылые ряды стульев, задернутый экран на авансцене. Стандартная обстановка немого кинотеатра начала прошлого века, правда мрачноватостью тонов сильно похожая на интерьер похоронного бюро: весьма манерно и претензиозно (сценограф — Александр Орлов, кстати вышедший на поклоны в малиновых джинсах и веселенькой рубашке). Но звучат первые рояльные аккорды тапера, шторы разъезжаются и на белой простынке начинает мельтешить попурри из Чарли Чаплина и Макса Линдера. Без перерыва включается скороговорка первой мизансцены (как бедный Лопахин умудрился уснуть под бодренький регтайм?), потом шумный приход парижских эмигрантов с уважаемым шкафом и разбитым блюдцем (кто-нибудь когда-нибудь их выкинет наконец?). Все до академизма обычно (Варя бодрится, мадам умиляется, Гаев несет пошлятину, Фирс глухой) и так до самого антракта.

Правда, конечно же, не остается незамеченным одно обстоятельство: если все дворяне голубых кровей (включая почему-то и Лопахина) говорят нормальным языком, то вся остальная, по мнению режиссера, шушера почему-то сюсюкает, картавит и чуть не заикается в стиле балаганного Петрушки («Уважаемый публик!.. »). Возможно, это метафора, а может, — гипербола, а может… Наверное, стоит подумать, с какими целями одним такой фарт, а другим — явная немилость?

Простая деревенская горничная Дуняша (Вероника Блохина) у драматурга чувствительна и наивна. Постоянная жизнь в глуши настраивает ее на всякие фантазии, любопытство и доверчивые авансы приезжим марсианам, которые априори обладают обаянием новизны. И ее «маленькая» драма по-человечески более значима, чем рулеточные страдания пресыщенных господ. На сцене же влюбленная барышня почему-то идиотка и истеричка, род половика, о который принято вытирать ноги в приличных домах Фил…

Размалеванный, как пасхальное яйцо, Епиходов и близко не стоит рядом с Чеховым. Это какой-то олигофрен без речевых тормозов. А ведь для писателя именно такие персонажи являются «лакмусовой бумажкой» в тесте на человечность: я просто до дуэли не поверю, что Чехов мог походя издеваться над нелепым и беззащитным чудаком, вся «вина» которого и состоит только в нелепости. Ведь он не тщеславен, не мстителен, не держит фиги в кармане. Да у Чехова есть и прямые свидетельства: «Ты, Епиходов, очень умный человек», — говорит Шарлотта. Кстати, и речь самого несчастного конторщика не изобличает в нем идиота: «Я развитой человек, читаю разные замечательные книги, но не могу понять, чего мне хочется: жить или застрелиться?» Самый что ни на есть экзистенциальный гамлетовский вопрос. А это его упорно игнорируемое замечание: «Вы читали Бокля?» Я вот не читал, и никто из героев пьесы, да и во всем, к примеру, Нижнем Новгороде — тоже никто. Но Чехов нам не указ. И Бокль — тоже. Мы лучше «поснобируем» Пелевиным или Мураками, которого в Японии никто и знать не знает.

Подобная экспозиция мне всегда напоминает отрывок из интервью Кондолизы Райс. Идет какой-то симпозиум или семинар. В составе на 95% белые мужчины нетрудовых профессий: адвокаты, сенаторы, профессура, масс-медиа и обслуга. Ораторы, сменяя друг друга, разглагольствуют о преференциях людей с неузкими глазами и кожей светлее топленого молока. Доходит очередь и до будущего госсек­ретаря, которая сходу огорошивает зал двумя вопросами: кто здесь бегло говорит по-французски и сможет без нот сыграть Вторую сонату Бетховена для рояля? Переждав минуту гробового молчания она предлагает высокому собранию заткнуться, правда, в очень деликатной, я бы даже сказал, толерантной форме.

Да, г-жа Раневская не совсем старая, элегантная дама, «барыня из Парижу». И что? У тех же безжалостных пересмешников американцев есть слоган «известные своей известностью», куда относятся спившиеся актеры, певицы и модели, кусающиеся за уши боксеры, ростовщики, пафосно именуемые банкирами и прочая праздная публика по большому счету ничего из себя не представляющая, такой сплоченный и агрессивный тусняк. Не Нобелевские лауреаты в области литературы; не талантливые инженеры, стоящие у руля серьезных производств; не головастые компари; не ученые, задаром доказавшие теорему Ферма.

Но вернемся к нашей «элите».

Следующий на очереди — братик Леня Гаев (Сергей Кабайло): фантазер, пустомеля и ничтожество. Подобострастно-кичливый лакей Яшка (Евгений Зерин) — просто животное. И это якобы фланг «положительных» героев? Таким вот манером, смешав шашки, как Чичиков, режиссер Валерий Саркисов не добился ничего, кроме как создал на сцене ситуационную чехарду и нелепицу, просто заморочив зрителям головы, а критиков буквально вынудив отделять мух от варенья.

Это бедное варенье, то есть актеры, вызвали у меня острый приступ сострадания, хотя местами, словно сбросив цепи нелепых установок, прорывались к чеховским смыслам, как Мария Мельникова в роли Вари. «Ах, мамочка, людям дома есть нечего, а вы ему отдали золотой!» — говорит она в пустоту. В пустоту приводит свои резоны и Лопахин (Сергей Блохин). Со шкафом и бильярдным столом общается Гаев. Загадочный персонаж Шарлотта (Екатерина Суродейкина) вздыхает о том, что не с кем поговорить.

Да, классический спекулятор Лопахин встает в пять утра и вертится как белка до ночи. Да, держит на руках «свои и чужие деньги». Да, он герой романа продавщиц и парикмахерш, вздыхающих о подиумной карьере. Но, к примеру, тот же Мавроди несопоставим по масштабам финансовых «операций», так что ж его теперь согласно некоей логике в святые или депутаты записать? Токарь-фрезеровщик тоже встает, между прочим, в те же пять, но за свою смену создает реальный продукт, имеющий еще и потребительскую стоимость. Как и пекарь, каменщик, животновод или водитель трамвая в отличие от тех же охранников (коих 5 (!) млн), «манагеров», банковских клерков, «сетевиков» и прочей огромной армии посредников, все благополучие которых зиждется на несправедливом распределении (присвоении) прибавочной стоимости. Можно сколько угодно иронизировать над «устаревшим» Марксом, но факт остается фактом, и ни одна серьезная экономическая статья в мире сегодня не обходится без цитат из «Капитала». Тот же Пушкин в «Евгении Онегине» упоминал Адама Смита аж целых двести лет назад.

Полбеды, что деньги есть выражение обезличенного труда, который может таковым по сути и не являться. Три четверти — что мы живем в мире гаджетов и навязанных потребностей, а дальнейшее развитие прогресса имеет смысл только при выравнивании уровня жизни на всей планете. Полная же беда в том, что деньги сами становятся товаром, а значит, их можно «делать», минуя хлопотливую и рискованную фазу инвестирования в производство. А это, собственно, и приводит ко всяким кризисам и рецессиям по причине несоответствия массы «резаной бумаги» реальным материальным активам раз в пять (еде, одежде, жилью, транспорту).

Кстати, сам Чехов вполне определенно и иронично высказался по этой теме в очень умном, но малоцитируемом рассказе «Пассажир первого класса». И потом, «Вишневый сад» — его единственное драматическое произведение, где никто не стреляется и не погибает, а уже одно это привносит в творчество писателя запоздалый заряд оптимизма. А персональным воплощением веры в будущее именно и являются Петя Трофимов (Александр Сучков) и порвавшая со своей средой Аня (Дарья Королева). Они очень непародийные герои. Высказанный через них пафос смел и очень серьезен, поэтому всяческие насмешки и перевертыши в их сторону есть прямые издевки над автором, не могущие вызвать никаких иных чувств, кроме гадливости.

Почему-то никто не высмеивает «Ромео и Джульетту», хотя пафоса там в разы больше. Мутный и не до конца понятный Гамлет изо всех сил тянется за уши в образец для подражания, и даже соблазнение Офелии так искусно затирается, словно кровь на кафеле операционной. Совершенно фарсовый персонаж Отелло, нелепый убийца с кавказским эхом, героизируется позолотой в палец толщиной. А студент Трофимов, считающий стяжательство пошлостью, а праздность — пороком, единственный получает от режиссера по полной и предстает в лучшем случае фигляром и приживалом.

А все-таки какой молодец Антон Павлович: не только актуален до сих пор, но и какой разброс мнений обеспечивает, какие споры порождает — судьбоносные, концептуальные, онтологические. Как нам жить сейчас, с кого брать пример, под кого себя строить? Жаль, что подобные вопросы волнуют только небольшой слой интеллигенции, да и то, к сожалению, не всю. Ты им про любовь («Дама с собачкой»), а они тебе — про осетринку с душком. Ты им про личные свободы и искоренение коррупции, а они — про пенсии, да зарплаты сталеваров. А что по два бюджета ежегодно уводится в оффшоры, вместо того, чтобы инвестировать, к примеру, в дороги, так это никого не волнует. Как и то, что пизанской башней рушатся медицина и образование.

Давайте выбирать в герои Лопахина, Мавроди, Березовского и Чубайса! Они добрые. Они о нас позаботятся. Они уже скупили на ваучеры все вишневые сады. Так что кушайте свеклу, господа! В ней, говорят, больше витаминов.

Сергей Плотицын