13-01-25

Общество

Прощение лжи

Если сегодня представить некую метафизическую фигуру, сосредоточившую в своих руках власть надо всем миром, такой посаженец судьбы просто автоматически, по должности своей вынужден будет нахлобучить тиару Князя Лжи — поскольку мир целиком окунулся в эпоху по имени Ложь. Отныне практически всякая ответственность за слово, за любую публично распространяемую информацию отменена — за редким исключением случаев уголовно наказуемых. Впрочем, и в таких случаях ответственность нельзя назвать неотвратимой.

Ясно, к примеру, что никому из вменяемых граждан в голову не приходит воспринимать буквально коммерческую рекламу. А если среди тысяч и тысяч найдётся некто особо простодушный и принципиальный, ничего — «мы вернем вам деньги». Если суд выиграете. О рекламе политической говорить и вовсе не приходится — она суть ложь по умолчанию, с всеобщего согласия. Исторические претензии принимаются лишь с баррикад. Создают такую рекламу люди особого склада, имиджмейкеры и политтехнологи, в среде которых мысль о соответствии информации реальности воспримется как симптом полнейшего умопомешательства. Слово «правда» в этих кругах в разы менее уместно, чем слово «любовь» в борделе.

Деятели чиновные много чего заявляют с трибун СМИ как бы даже ответственно — но не припоминается, чтобы хоть кто-то из них за ложь реально ответил. Если же и случается конфузия, меняет лицо начальственное кресло свое на «тюрьму и суму» — так явно не за прилюдное враньё. Должно быть, просто брал, проказник, не по чину и делился неправильно. А методично сопоставлять заявления властей — хоть бы годичной давности — с итогами дела, с фактами жизни — это журналистике нашей не очень привилось. Именно потому, возможно, что не привыкли мы речи такие слишком всерьёз воспринимать.

Положим, припадает гражданин, истосковавшийся по соответствию реальности слову, к источникам новостийным. Тут, казалось бы, уж какая ложь:  упал самолет — так упал, извергается вулкан — так извергается. Там-то мост построили, а там-то дом сгорел. Вот она, правда? Да ничего подобного. Люди пытаются сложить кусочки происходящего в объективный пазл реальности. Но всего ряда событий объять невозможно, СМИ предлагают к сведению лишь то, что находят наиболее существенным, что «в тренде». Здесь — в фазе селекции новостей — рулит уже не просто ложь, а её высшая, почти демиургическая разновидность. При определенном отборе реальные события одного дня могут создать у аудитории ощущение пасторальной эйфории или готического ужаса. В зависимости от учредительских установок.

Впрочем, брань в сторону чиновников да журналистов становится у нас уже докучным ритуалом, повторяемым, как «Отче наш». А ведь возможность публичного высказывания теперь доступна всякому, имеющему охоту и девайс. Сеть WWW всё стерпит, она быстро изменяет диск мира, диктуя ему свои законы. В степях интернета о лжи даже и говорить как-то неуместно, тут каждый вещает, пользуясь всеми степенями свободы, включая свободу от любой ответственности за сказанное. А порок всеобщий возводится в ранг бытового уклада — и должен быть прощён.

Тем более, что зачастую никакой злонамеренности в подобной лжи — одна лишь склонность к фантазированию и досужей болтовне, да тщеславное желание урвать и свой клок от рассеянного внимания толп: а я вот вам так скажу… О степени компетентности оратора и речи уже не идёт, опасения публично опозориться из личного списка опций вымараны: из-под безликих, переменчивых псевдонимов, «ников», любые ветры выпускаются безнаказанно.

И прежде горазды были болтуны врать на завалинках да по кружалам, но уж больно аудитории их были скромны. Опять же — ври, да не завирайся, а то по шее накостылять могут. Ныне же постинформационная эпоха практически любого оратора уравнивает в правах со всеми прочими, взявшими слово, на основания к тому не взирая.

Люди пытаются сложить кусочки происходящего в объективный пазл реальности. Но всего ряда событий объять невозможно, СМИ предлагают к сведению лишь то, что находят наиболее существенным

Касается это и проповедников бесчисленных религий, традиционных и новодельных, самозваных пророков и ясновидящих — всех, приписывающих себе особые отношения с истиной или исключительные способности. Благие призывы верить в Бога наталкиваются на полнейшую невозможность стакнуться в едином понимании божественного. А вопрос о праве посредничества в отношениях с Высшей Сущностью, это, собственно, вопрос власти — он по самой природе своей конфликтен, при его обсуждении от слова до лезвия один шаг.

У толп, кормящихся на поле лжи, одна проблема — им становится тесно.

В некой мере каждый публично говорящий уподоблен теперь адепту «современного искусства» (contemporary art), легко отметающему любые критические покушения магической формулой «я так вижу». И автор этих строк точно в том же положении — желает он того или нет.

В этом лишь одна из мутаций стремглав меняющегося мира, кои мы пока не только осознать полностью не смогли, но даже всемерно изумиться ими не успели. Однако такова очевидная и несговорчивая реальность, в которой приходится как-то определяться. Так, если в теплых краях вдруг ударяет небывалый мороз, на изумление у жителей времени совсем мало, пошевеливаться надо, пока не замерзли.

И если человек, страдающий от холода, рефлекторно ищет возможности укрыть свое тело соответствующей одеждой, тот же человек среди сплошной лжи окружает себя коконом непроницаемого неверия — иначе не выжить. Это, положительно, совершенно новый режим бытия человеческого, в истории аналогов не имеющий. Изумитесь же!

Граждане постарше, возможно, изум­ляться тут вовсе не захотят, восклицая: но ведь нужно же во что-то верить! Ну, если кому-то нужно, то не возбраняется. Напротив, поощряется всюду и всемерно — остатними крохами вашей веры поныне питаются все социальные пирамиды, все МММ — от земных до метафизических. Хотя и прежде не всем давалась вера — с новозаветного Фомы начиная. Многие люди, погруженные в науку, привыкали мыслить вероятностно, полагаясь исключительно на опыт, принимая всю его относительность. Для осмысления опыта и они городили опалубки парадигм и аксиом — но смотрели на них как на временно признаваемую условность.

Возможно, именно такая жизненная метода будет принята теми, кто решит как-то по-новому сориентироваться в изменившейся реальности — ведь именно в ней нам сегодня растить детей и внуков. Но эти размышления не должны свестись к рецепту. Хотелось бы избежать высказываний, которые могут быть принимаемы на веру. В этом плане чем ближе форма к художественной, тем содержание менее лживо, поскольку вымысел — кровная привилегия художественности.

Ее прерогатива в рисовании образов заведомо мнимых. Степень их соответствия реальности — это целиком вопрос зрительского суда. В бесконечной галерее таких образов традиционно главенствуют изображения людей. Сочтем, что здесь мной предпринята попытка беглым очерком, мгновенной линией обозначить абрис приближающегося человека.

Я назову его Человек неверящий. Homo incredulo.

Игорь Чурдалев