13-07-12
Культурный слой
Андрей Дмитриев: «Твои руки — не держат — несут этот томик, как образ…»
Родился 12 декабря 1976 года в городе Бор Горьковской области, где и проживает в настоящее время. Служил во флоте. Окончил юридический факультет Нижегородского коммерческого института. Старший лейтенант милиции в отставке. Работает редактором отдела культуры газеты «Борская правда». Публиковался в журналах «Южная звезда», «Журнал ПОэтов», «Вокзал», а также в сетевых изданиях «Точка Зрения», «45 параллель» и «Зарубежные Задворки». Участвовал в коллективных альманахах объединенийй «ЛитКульт» и «Земляки». Автор поэтического сборника «Рай для бездомных собак». Лауреат премии имени Бориса Пильника в 2010 году.
Останови меня, мгновенье
Останови меня, мгновенье,
в каких-то блёклых мелочах,
в своих артериях и венах
под микроскопом у врача
или у бога, в тесном списке
жильцов последних этажей.
Останови меня на диске
луны, ведь сам я — не ди-джей.
Останови меня, мгновенье,
в стоп-кадре сонного окна,
в немой толпе, в хитросплетенье
дорог и судеб, в свете дня,
в дыханье ночи, в части слова,
которое слетело с губ.
Останови меня, чтоб снова
переосмыслить цвет и звук.
Останови меня, мгновенье,
проекцией на той стене,
что образует угол зренья,
в котором стало скучно мне.
Останови меня, как пулю
в полёте ищущую плоть,
как карусель того июля,
что мне к стихам не приколоть.
Останови меня, мгновенье,
в объятьях легкокрылых рук,
в строке, что точкою кипенья
завершена под сердца стук.
останови меня, как ветер,
так громыхающий дверьми,
что нет подъезда на планете,
где гром не слышали б дворы.
Останови меня, мгновенье,
как каплю влаги на стекле,
как птицу с тусклым опереньем,
спешащую к чужой земле.
Останови меня, чтоб смог я
себя узреть со стороны,
на фоне облетевшей, мокрой,
жестокой, но родной страны.
Останови меня, мгновенье,
на грани, на ступени, на
черте, в стремлении вселенной
стать шире сердца и ума,
в плацкартном сдавленном вагоне,
что между пунктов А и Б.
Дай позабыть про пыл погони –
останови меня в себе…
30.10.2012 г.
На семи ветрах
На семи ветрах построен город –
будто из-за пазухи на свет
вынут кем-то — на причуды скорым.
Здесь живу я словно сотни лет.
Словно сотни лет разрыты ямы
и дорог растянуты жгуты.
Спит интеллигенция в пижамах,
веря с детства в ужас темноты.
Люмпен держит топоры на съёмных,
Фёдора Михалыча не чтя.
И пыхтят дома, как злые домны,
в стетоскопе старого врача.
Я иду по кромке этой чаши:
вправо — бездна, влево — полынья.
Сердце бьётся яростней и чаще
с каждым рваным криком воронья.
Здесь зима — не то, чтобы простуда,
а банальный повод прятать нос.
На вопрос «откуда?» — «от верблюда!»
отвечают чай и абрикос.
Мы привыкли жаться к этим стенам,
холод как обычай переняв.
Здесь из кожи крокодила Гены
взрослый мир пошил себе рукав.
На семи ветрах построен город –
сотни звуков, сотканные в шум.
Трубами, как пушками линкора,
метит он в небесную баржу.
Костной пудрой, выпавшей в осадок,
заметает чёрные следы
белая метель… Флакончик с ядом
и рецепт «три раза до еды» –
на дешёвом стуле у кровати.
Дочитать и выключить торшер.
Ночь, зевая, разожмёт объятья,
как в раю, который в шалаше.
05.12.2012 г.
На снимках памяти
Чем меньше город — тем пространство шире,
тем больше шансов встретить невзначай
того, с кем ты когда-то в общем мире
делил на частности эпоху, день и час.
Здесь уже улицы, неторопливей люди,
скромнее фразы, тише имена.
Здесь маятник стал метрономом судеб,
здесь проще геометрия окна.
Когда ты знаешь каждую дорогу
и всякий дом хоть мелочью да свят,
себя находишь не одним из многих,
а частью целого. Стоят деревья в ряд
вдоль тротуаров, на которых стёртым
не будет след, — в сплетении ветвей
клокочет небо, все свои аорты
наполнив взрослой радостью твоей…
Прошло уже немало лет и вёсен,
но с каждым годом всё честнее мысль,
что лист, пестревший знаками вопроса,
ты отпустил по ветру в эту высь.
Она — тебе ровесница, ведь помнишь,
какой казалась юною заря,
когда из книг прочесть ты мог всего лишь
нехитрый однотомник букваря.
Чем меньше город — тем тебя в нём больше,
тем лучше слышен голос, тем прочней
узлы и корни. Крыши — будто ложе
для утомлённых странствием ночей.
Им здесь служить необъяснимой тайной
без визга и безумного огня,
к которой прикоснёшься ты случайно,
себя на снимках памяти храня.
20.01.2013 г.
Эта девушка смотрит на то, как ты спишь
Эта девушка смотрит на то, как ты спишь
под цветным одеялом. Твой сон — неспокоен.
Тебе снится тот город, что, вряд ли, — Париж,
потому что надсаден, как вопль изгоя.
В нём давно проржавела любая петля
и от этого двери в звериной печали
дико воют, толкни лишь, — так воют любя
мир простреленным сердцем. Здесь псы одичали
и, как тени, бредут по безликим дворам,
силясь воздух осмыслить при помощи нюха.
На углу старый дворник стоит у костра –
греет руки и ветер пускает сквозь ухо.
Лоб горяч. Ты мычишь и скребёшь простыню
грубым хворостом пальцев, а девушка гладит
твою голову лёгкой ладонью. К стыду,
ты не чувствуешь ласк — город, будь он неладен,
разум спящий увёл переулком кривым
мимо пошлых вертепов и выцветших окон.
Он в февральской пурге не сносил головы
и в кипящую ночь бросил стены с наскока.
Там на скрученных шеях горят фонари,
там ограды встают, ростом споря с сугробом,
там коты, заточив лютый голод внутри,
спят у входа в подъезд рядом с крышкою гроба…
Ты слизнул языком корку спёкшихся губ.
В это время луна за окном озаряла
угол комнаты — свет был неровен и скуп
и стекал по измятым концам одеяла.
На краю тихой свечкой мерцала она –
эта девушка с детской задиристой чёлкой –
ей хотелось лишить тебя страшного сна,
где слова, как далёкие звуки, нечётки.
Ты проснёшься и рядом увидишь её –
она будет дремать, словно раннее утро.
Потолок побелеет постельным бельём.
Ты забудешь о том, как тебе было жутко.
Ты коснёшься фарфоровой кожи лица
полуночной сиделки. Улыбка расправит
свои алые крылья под звон бубенца
вездесущих трамваев, что лево и право
на скрипучих осях замыкают в кольцо.
Только девушка будет лежать безмятежно.
Локон вьющийся ей упадёт на лицо,
на расслабленный лоб, в заповедной надежде
на прекрасную сказку обретший покой.
Ах, какие же разные сны к вам приходят…
За окошками город — не тот, а другой —
будет тщетно слова подбирать для мелодий…
04.02.2013 г.
Булка
Когда ломаешь булку пополам –
то чуешь дух пшеничного раздолья –
он дразнит нюх, он придаёт словам
ту простоту, с которой к изголовью
ложатся сны. Бульдозер за окном
ровняет землю для постройки дома,
чтоб кто-то завтра вслушиваться в нём
к шагам секунд способен был, ладони
себе на грудь, как крылья, положив.
А я стою один средь голой кухни,
смотрю на булку — будто вижу жизнь,
которая засохнет, но не рухнет…
Ах, где-то там — в обветренном краю –
шумят колосья золотой щетиной
небритых весей. Там по букварю
гадают, что дымится за лощиной,
что падает сквозь дыры в небесах
на головы, привыкшие к поклону.
Ворочается время на часах
настенных, предоставив лоно
векам и судьбам, сосланным во мрак…
А булка пахнет выскобленным полем,
прошитым воем ветра и собак,
пронизанным сверлом осипшей боли.
Ну как не взять с есенинских картин
мазков поярче, говоря о хлебе!
Мы до сих пор стихи его едим,
чтоб чувствам отдаваться на потребу.
Прости, Сергей, за панибратский тон –
он продиктован свойской обстановкой.
Вот я стою, держа в руке батон,
Но перед ним, представь себе, — неловко.
Кругом скрипят и стонут жернова
бетонных стен — и нет от них пощады.
Стекает кровь в карман из рукава,
и пальцы в нём уже давно разжаты…
04.06.2013 г.