№135 (2276), 02.12.2014

Культурный слой

Нет повести печальнее на свете

Как выплеснули с водами ребенка

Очередная читка в рамках проекта Драма_talk состоялась в минувший понедельник, 24 ноября, в литературном кафе «Безухов». Лев Харламов представил публике пьесу «111» филолога и рок-музыканта Томаша Мана, яркого представителя новой формации польских драматургов.

В центре внимания судьба подростка, расстрелявшего родителей и покончившего затем с собой. Польская адаптация реальной истории, произошедшей в Америке.

Такие события (взять хотя бы недавний расстрел одноклассников учащимся московской школы) происходят регулярно. Всякий раз мы ужасаемся преступлению, жалеем невинных жертв.

Томаш Ман сухим протокольным языком прошёлся по причинам произошедшего, начав повествование с момента рождения убийцы, пройдясь по этапам его взросления. Жалость к жертвам сразу поутихла. Тут ещё надо разобраться, кто пострадавший.

Лев Харламов в своей читке акцентов не расставляет, выводов сторонится. Небольшая сцена огорожена сигнальной лентой, как место грядущего убийства. На сцене пюпитры и музыкальные инструменты. Рок-группа «Утопия» (так называлась группа в пьесе) выходит на сцену в составе семьи подростка.

Перед этим Сын (Иннокентий Харламов) в полумраке зала уткнулся в огромный экран, неотрывно следя за видеонарезкой из ярких клипов и титров, объясняющих, как клипы связаны между собой, с контекстом мировой культуры и с пьесой.

Таким образом, на первый план у Харламова вышла версия о влиянии медиа на неокрепшее сознание. В любом случае, события «111» дают нам ещё и другие ключи к восприятию этой истории.

Мать (Алла Надина) не хочет его, второго ребёнка. Отец (Лев Харламов) не занимается им, профсоюзная деятельность привлекает больше. Лишь после ареста и неожиданного освобождения он переключает внимание на Сына. Задача у Отца в этот момент одна — привить несмышлёнышу ненависть к «красным свиньям», посадившим его за организацию забастовки.

Но Сын уже и сам не чужд протесту, он старается не спускать обид от взрослых. Все воспоминания родителей связаны с его проступками и следовавшими наказаниями. То стены кетчупом измажет, то что-нибудь в квартире подожжёт.

Быстро стираются из памяти зрителей и героев два ранних события, как застал младенец родителей в постели, после чего они стали запираться в своей комнате, и как напугал его открывшийся сам по себе шкаф.

Реплики героев короткие, члены семьи не всегда слышат друг друга. Лишь Сестра (Алина Балахонова) оценивает эмоциональное состояние своего брата, но и она чаще занимает сторону родителей. Сын разживается фобиями. Отец или Мать бьют, а он всё больше замыкается в себя.

Томаш Ман раскладывает по пьесе одни и те же ситуации, любые влюблённости или увлечения Сына, пройдя родительский запрет, возвращаются во всё более уродливой форме. Когда у ящерицы вырастает новый хвост, он короче предыдущего. Потом не растёт уже ничего.

Сыну запрещают купание с Сестрой, они расплескали слишком много воды. Сын запирается с детсадовской подружкой в ванной раздевшись, в результате и их дружба оказывается под запретом. Подруга уезжает в другую страну. Через годы Сын учится плавать и достаёт для Сестры янтарь со дна моря. Захлёбывается и тонет, получает тапками по лицу от Матери и больше никогда не подходит к воде. Запирается в ванной с Сестрой, целуется с ней. Родители отсылают Сестру из дома.

Сызмальства начинается и любовь Сына к оружию. Дед дарит ему гильзу, и увлечённый войной внук стреляет из-за угла в родителей пистонами. Отец выкидывает всех солдатиков Сына и запрещает ему играть в войну. Повзрослевший Сын видит по телевизору, как военные убивают друг-друга, пугается этого. Родители (по принципу клин клином вышибают) отдают его в стрелково-охотничий кружок.

Там он, несмотря на навязанные ему религиозно-экологические воззрения, берёт ружьё и убивает оленя. Кружок Сын больше не посещает. Тетради с изображениями святых в итоге вытесняет стопка порножурналов. Наметившаяся возможность самовыражения в рок-группе пресекается родителями.

И так по кругу, пока расшатанная вконец психика не толкает его на убийство. Катализатором служат два события: смерть деда (единственного друга) и предательство девушки, но всё уже и без того предопределено.

Всю пьесу ребёнок взывает о помощи, голосит о своём одиночестве, но никто не слышит его, пока он растёт. Каждый запрет лишает его отдушины, части его собственного естества, со временем не оставляя ему ничего.

Ещё в юные годы мальчик на уровне подсознания учится воспринимать себя романтическим героем. Сестра читает ему сказку о Кае и Герде. С отвергнувшей его девушкой они читают в парке «Ромео и Джульетту». Музыка из одноимённого балета Прокофьева будет звучать на повторе в квартире, в которой останутся трупы Отца и Матери.

Сюжет трагедии Шекспира подсказал: любовь не имеет развития, а любовник должен умереть. Что с того, если в свой персональный Ад надо увлечь и родителей, с которыми ты почти никогда не расставался. А если и расставался, то было это расставание ещё более мучительным, чем сожительство с ними.

Пьеса могла бы стать универсальным учебником по детской психологии и ошибкам воспитания, если не было бы раскидано по ней вволю отсылок к польской истории и реперным точкам национального сознания. Война, Освенцим, профсоюзы, коммунисты — всё это делает конкретную историю очень польской. Слишком польской, я бы сказал.

И это вкупе с медийными образами насилия, изливаемыми с экрана ТВ, и церковной пропагандой создаёт ещё и внешний фон истории распада несложившейся личности, но выглядит, с поправкой на местный колорит, уж очень локально.

Если и ставить «111» в России, то, пожалуй, следует переписать контекст преступления. В нашем случае отец оказался бы фээсбэшником, а Сын посмотрел бы фильм «Географ глобус пропил», прежде чем прийти с ружьём в школу и застрелить своего учителя географии. Это если вернуться всё к той же московской истории, которая пришлась к слову в начале этой статьи.

«Все началось весной 2005 года, когда родители мальчика начали замечать изменения в его поведении. В частности, он стал нервным и не хотел идти в детский сад», — это выдержка из релиза «Комитета против пыток», открытого в соседней вкладке моего браузера. Европейский суд на днях коммуницировал жалобу несовершеннолетнего жителя Санкт-Петербурга по поводу жестокого обращения с ним воспитателей. Страшная и тяжёлая история.

Юрист Ольга Садовская, которая ведёт это дело, не ходит на читки современной драматургии. Её задача сделать так, чтобы жертва насилия не только получила компенсацию, но и была восстановлена в правах. В частности, должно быть проведено тщательное расследование и виновные привлечены к ответственности.

Надежды на это мало, слишком долго органы следствия выносили одно постановление о прекращении уголовного дела за другим.

Когда речь заходит о домашнем насилии, говорить о возмездии и вовсе проблематично. Такие истории редко покидают порог дома, в котором истязают подростка. Если только не берёт он в руки пистолет.

За десять лет ребёнок, над которым измывались в Санкт-Петербурге, вполне мог достичь возраста героя пьесы Томаша Мана. Будем надеяться, что хоть это не тот случай, о котором прочитаем мы потом у очередного драматурга.

Илья Далин