№43 (2474), 22.04.2016

Культурный слой

«Книга россказней» на все времена

Нижегородская литературная традиция обогатилась новым именем — Дмитрий Калин

В Нижнем Новгороде сегодня много и хорошо пишут. Захар Прилепин — особое явление в литературе. Однако и без учета него нижегородцам есть, кем гордиться. Валерий Хазин задает высокий тон интеллектуальной прозе. Вадим Демидов укрепил свою репутацию прекрасного музыканта и поэта, став прозаиком. Николай Свечин занял заслуженное место в пантеоне авторов российских детективов. Олег Рябов создает удивительно теплые и мастерские «нижегородские» тексты. Однако наиболее самобытным и ярким дебютом наступившего года является публикация «Книги россказней» Дмитрия Калина.

Хочу извиниться перед читателями и автором Дмитрием Калиным за то, что в своем тексте упомянул несколько звучных имен и аналогий. «Книга россказней» — живой человеческий организм, с неожиданными сюжетами и ярким языком. Она всем возрастам покорна и органически не приемлет всякую высоколобость. Однако в образной ткани разом открываются глубины и высоты, которые требуют признанных ориентиров.

Как и всякое неординарное явление, книга Калина задает слишком много вопросов рецензенту. Лично я предпочел бы оставаться просто ее читателем. Быть читателем Калина не всегда просто, ведь по словам Сергея Есенина, «дар поэта — ласкать и карябать». Но это того стоит.

Трудности начинаются уже с определения жанра. Калин скромно назвал книгу «россказнями», что намекает на некую несерьезность и необязательность. И тут читатель ждет уже стилизацию под народный говор, которой так богата наша литература со времен Бажова и Лескова. Однако при всей естественности подачи, никаких баек и россказней на самом деле в книге нет.

Впрочем, автор дает еще одну подсказку: первая миниатюра называется «Сказка» с подзаголовком «Вместо предисловия», а значит призвана задать тон книге в целом. Однако книгу составляют если и сказки, то вовсе не детские и вовсе не нарочито-стилизованные. Эти неожиданные «сказки» вырастают из жизни и оборачиваются то метафизическими высотами, то психологическими глубинами.

Персонажи Калина не сражаются со внешним злом, чем заняты, скажем, герои чисто развлекательной, авантюрной литературы. Как и во всякой сказке. Ведь понятно, например, что метаморфоза Ивана-дурака в Ивана-царевича — это поиск и обретение пути собственной идентификации, этапы духовного становления. То есть борение с собой.

Русская литература и ее лучшие представители таковы, что борьба в них — это конфликт внутри тебя самого: «Здесь дьявол с Богом борются, и поле битвы — сердце человека», говорил Достоевский.

Сердце калинских персонажей всегда обнажено. И остается только испытывать тихий восторг от того, как средствами неординарного поэтического языка, которым написана книга, удается передать тонкие нюансы душевной жизни.

Другой вопрос — о методе. Реализм, модернизм, постмодерн?

Все вместе. Традиционалисты увидят, как близок «нереальный» Калин к реальности. Любители модерна и постмодерна найдут то, что ищут — при этом в исконных формах, описанных классиком постмодерна Умберто Эко. Тот в работе «Заметки на полях «Имени розы» отметил, что опыт литературы прошлого невозможного уничтожить, но его можно переосмыслить иронично, без наивности. В идеале — написав такой текст, чтобы был достаточно нон-конформистским и проблемным, и — не смотря ни на что, — занимательным.

Именно это и удалось Дмитрию Калину. Его книга прежде всего занимательна — в самом хорошем смысле этого слова.

Вот, скажем, пример классического для постмодерна приема — центона, когда в новых смыслах обыгрываются цитаты из большой классики. Не учившему материал студенту снится, что он сдает экзамен и порет при этом горячку:

«Когда Пушкин был совсем маленький, с курчавой головой, то тоже бегал в валенках по гулкой мостовой. Идет направо — песнь заводит, налево — сказку говорит. И говорит Герману графиня: «Где же кружка? Выпьем, милая подружка, сразу станет веселей». Хотя на фоне самодержавия развитого коммунизма это высказывание казалось не совсем оправдано точным, но декабристы, будучи разбуженными в студеную зимнюю пору последователем поэта Некрасовым, восприняли его как призыв к свержению…» («Экзамен»).

В контексте самого рассказа здесь особенно значимо, что «сновидческий бред» главного героя переплетается с казалось бы нереальной, но человечески трогательной, узнаваемой реальностью.

При этом ирония и игра, — как и вообще всякая поза, — не самоцель для Калина. Ведь на самом деле он — один из лучших нижегородских лириков.

«Березка хлопала ладошками, восхищаясь проделками ветра. Бахвалясь своей молодецкой удалью, он подкрадывался к сморившимся от жары деревьям и отвешивал им подзатыльники. Разом очнувшись от дремоты, те шипели, размахивая ветвями, пытаясь схватить хулигана. Но вихрь легко ускользал из корявых пальцев и, подвывая от восторга, забрасывал увальней облаками пыли, клочками бумаги и рваными пакетами. Вдоволь потешившись, ветер взвился ввысь и задал трепку ошалевшим птицам. Выщипанные перья он махом превратил в ладьи и с мальчишеским азартом принялся гонять по лужам. Наконец, устав от проказ, ветер стих. Обняв березку за тонкую талию, он стал что-то ласково нашептывать. Та смущенно отвечала еле слышным шелестом листвы» («Уроки чтения»).

Такие цитаты можно выхватывать из текста «Книги россказней» целыми цветущими кустами не сходя с места. На самом деле она и состоит из этой цветущей ткани. Вот, скажем, необыкновенное описание бального танца:

«Невесомые платья дам на мгновение взлетали, кокетливо касаясь чопорных самоуверенных фраков. Поначалу они не поддавались чарам, но постепенно теряли всю свою невозмутимость, загадочно улыбались бабочками и горячо уверяли, что под черствой оболочкой прячутся белые и нежные манишки. Когда обоюдное соблазнение заходило чересчур далеко, музыка обрывалась, отрезвляя надменной тишиной несостоявшихся любовников».

Цитировать строки Дмитрия Калина, переходящие из прозы в настоящую поэзию, хочется снова и снова, но куда лучше прочитать саму книгу. Тем более, что ее еще можно купить: она продается в кинотеатре «Рекорд», в кафе «Иван-чайная», в литературном кафе «Безухов» и клубе «Подземка».

Напоследок опять встает вопрос о творческом методе. Что же это? «Фантастический реализм», жанр, предложенный Федором Достоевским? Или «магический реализм», столь любимый в мире со времен публикации «Ста лет одиночества» Маркеса?

Не знаю. Вот спросят: «А на что это вообще похоже?». Да ни на что. Проза Дмитрия Калина настолько самобытна и своеобразна, что аналогов найти трудно, почти невозможно. В одном из рассказов сам автор определяет себя как циника и лирика одновременно. И это, как ни странно, очень верно.

Может быть, это и вправду Маркес, — только совсем другой, неведомый, как написал бы Лермонтов. А может — Сергей Есенин, казалось бы — простой, но неизменно глубокий. И при этом — вырастающий скорее не из литературы, а из самой русской, сумасшедшей, абсурдной жизни, в которой всегда есть место и бытовой сценке, и лирике, и глубокой мысли.

Борис Пастернак назвал книгу как таковую «клубком горячей, дымящейся человеческой совести». Именно такую книгу написал Дмитрий Калин. Ни позы, ни желания «самовыразиться», ни сверхзадачи прославиться, — есть только мерцающее чудо творчества, есть правда, есть высокое искусство и немного сумасшедшинки.

И много-много хорошей литературы.

Сергей Пудов