№18 (58), 02.08.2007

Общество

Галина КЛОЧКОВА: «Каждый ребёнок должен быть учтён в бюджете»

Социальные вопросы в нашем конституционно декларируемом «социальном государстве» всё чаще становятся краеугольными камнями программных политических заявлений и предметами жарких межпартийных дискуссий. Но рассуждающие о «простом человеческом» мужчины зачастую оказываются чересчур логичны и прагматичны. Взгляд политика, учителя и женщины Галины Клочковой на «вечные ценности» в эксклюзивном интервью «НГ» в НН».

«Политика может быть женской»

— Вы как женщина чувствуете какую-либо дискриминацию в мире нижегородской мужской политики?

— Вообще к этому, наверное, надо относиться с юмором. Потому что иногда мне действительно хочется повязать голову платком, опустить глаза в пол и таким образом обратить на себя внимание, как это ни парадоксально. Потому что речь не о дискриминации: отношения нет вообще. И иногда приходят смешные мысли, что если бы я была мужчиной, то уже давно бы сделала карьеру, в том числе и в политике.

Я считаю, что есть профессии, которые только выигрывают и получают новое качество, если они становятся мужскими или женскими. У меня есть глубокое убеждение, что, например, учитель — это мужская профессия, потому что надо последовательно, твёрдо и как можно менее эмоционально закладывать основы будущей успешной социальной жизни. И мужчине делать это проще, потому что он, однажды эти основы усвоив, в них не сомневается. Женщина в силу своего склада и эмоциональности, которые, собственно, и делают её женщиной, гораздо более гибка, поэтому она и затормаживает процесс взросления и его смягчает, не находя иногда болевых точек. У нас учительская работа стала женской, к сожалению.

А вот политика, и история знает тому примеры, может быть женской профессией, потому что там постоянно меняющаяся ситуация и разного рода включения требуют иногда не логического решения, а эмоционального. Потому что оно способно поменять даже самую сложную ситуацию. Проблема в том, что политика — профессия денежная, и борьба идёт за должности, а для мужчины должность — это статус, эквивалент социального успеха. Следовательно, должность должна быть занята любой ценой — как крепость, соперники побеждены — как дракон или любое сказочное чудище. Какая разница, кто попался по дороге. Поэтому дискриминации никакой нет, и женщин в политике тоже нет.

Нужно формулировать представление о том, что ответственность за ребёнка до восемнадцати лет наступает неизбежно и неотвратимо, при этом главный её груз несёт не школа, а родители. А сегодня каждый директор отвечает за жизнь и безопасность детей в большей степени, чем родители

— В чём, на ваш взгляд, состоят приоритеты региональной политики?

— Существует женское представление о приоритетах, связанное с тем, что мой дом лучше всех и мои дети лучше всех, причём не по каким-то фантазиям, а по тому, чем я реально могу гордиться, — конкретным результатам. Существует замечательное состояние женского счастья, когда, идя спать, ты знаешь, что завтра всё будет хорошо и послезавтра тоже. Поэтому приоритеты региональной политики, на мой взгляд, связаны с тем, что мы должны гордиться тем местом, в котором живём. И для этого, в первую очередь, необходимо изменить отношение к детям. У меня есть идея сделать Нижний Новгород местом другого отношения к роскоши и богатству, воспитывать другой взгляд на рабочие места, развитие производства. Но начинать обязательно с детей! Если, например, думать о том, куда пойти с ребёнком погулять, то приходишь к рассуждениям о безопасности ребёнка в городе. Это, кажется, не большая политика, но любая большая политика начинается с маленького поворота. Если этот поворот в сторону будущего, то первая мысль — как живётся в регионе нашим детям? Ответ — плохо и некомфортно. А дальше, как приоритеты не расставляй, эти дети не захотят здесь остаться, когда вырастут. И тогда, какая разница, сколько будет метромостов — кто по ним будет ездить и куда? Нижний Новгород должен стать местом, в которое хочется возвращаться, в котором понятно, какой будет жизнь завтра и какой она будет послезавтра.

«Наличие детей должно стать модным»

— Реально ли решить столь актуальную сегодня для нашей страны проблему беспризорности?

— Реально. Проблема беспризорников — это проблема безответственного отношения родителей к своему статусу. Если у тех людей, которые сегодня бросают своих детей, в их детстве не было простого чувства, что они кому-то нужны, то понятно, что и у них этот важный социальный навык провален. Ведь у большинства беспризорных детей есть родители. И для решения этой проблемы нужна серьёзная государственная воля. Во-первых, должно быть неповадно таким образом относиться к детям. Нужно прописать жёсткие законодательные нормы. Вплоть до уголовной ответственности за безответственное отношение к детям. Сегодня можно осудить за «неоднократное жестокое обращение с детьми, повлекшее серьёзные последствия для физического здоровья». Только за это! А вот если родители не кормят ребёнка, не обеспечивают надлежащий уход, то ничего. Как мы можем считаться цивилизованным государством? Я считаю, что необходим специальный закон о защите прав детей. Понятно, что, даже начав развивать это направление сегодня, огромную армию беспризорников сразу не спасти. Но так мы хотя бы убедим общество, что так больше жить нельзя. Незачем просто и не для кого.

Есть аргумент противников введения жёстких мер: мы можем спровоцировать таких «родителей» на избавление от детей любыми средствами, вплоть до убийства. Безумно страшные «перспективы», но этого не будет потому, что последует ещё более серьёзное наказание. Нужно формулировать представление о том, что ответственность за ребёнка до восемнадцати лет наступает неизбежно и неотвратимо, при этом главный её груз несёт не школа, а родители. А сегодня каждый директор отвечает за жизнь и безопасность детей в большей степени, чем родители. Модный стереотип: «Я выживаю, как могу. Мне не на что растить детей». Никогда такого не было! Даже в самой нищей деревне самый нищий бедняк знал, что чем больше у него детей, тем более велика вероятность, что он сам выживет, а успешный человек нуждался в детях, потому что они являлись показателем его благосостояния — они его наследники. И поэтому было важно воспитать своих детей хорошо, справедливо наказывая и поощряя их, чтобы твои работники знали бы, каков ты крут бываешь. И западные частные школы до сих пор отличаются жёсткостью методов, потому что понимают, носителей каких современных ценностей они воспитывают, — людей, которые в первую очередь предъявляют претензии к себе, а не к окружающему миру. Я сильно сомневаюсь, что удастся успешно внедрить систему патронатного воспитания, пока мы не сделали наличие детей в семье модным. А это длительный процесс.

Есть два ключевых вопроса: какая воля нужна исполнителю, чтобы именно его решение было принято законодателями, и насколько оно должно быть содержательным, чтобы у законодателей не возникало сомнений в его, исполнителя, адекватности

— То есть материнский капитал — не адекватная масштабам проблемы мера?

— Она мужская и не имеет никакого отношения к проблеме. Что бы там ни говорили, не рожают у нас детей из-за денег. А рожают потому, что родители понимают, что двоим детям в семье, по крайней мере, легче и интересней. Что можно сделать на 250 тысяч рублей? Я хорошо помню искреннее удивление тогдашнего полпреда (Сергея Кириенко — Э.Н.), когда на одном из совещаний выяснилось, что содержание ребёнка, например, в нашей частной школе фактически соизмеримо с содержанием ребёнка в областном детском доме. На сегодняшний день это порядка ста тысяч рублей в год на одного воспитанника. Получается, что на воспитанника детского дома государством в год закладывается всего сто тысяч рублей, а матери, родившей ребёнка, мы на всю жизнь даём целых 250 тысяч рублей!

Самое несправедливое неравенство, которое сегодня должно быть устранено, связано с детьми. Потому что социальная неуспешность настигает детей, когда они ещё не получили «социального образования». Дети не должны отвечать за то, что что-то не сложилось в жизни их родителей. В такой ситуации ломается базовое представление о социальном лифте. Зато так формируется стереотип, что главная задача — не успешное развитие карьеры, для которого необходимо образование и умение работать, и только это приведёт, хотя и не быстро, к некоему благосостоянию, а немедленное обогащение. Что они на улице первым делам делают? Правильно, попрошайничают. А когда вырастают? Точно в той же логике просят помощи государства. Молодые и сильные, между прочим. Государство должно в одинаковой мере заботиться обо всех детях, потому что иначе оно не получит соответствующего отношения к себе.

«Мы — гуманитарная страна»

— Ваше отношение к реформе образования — введению ЕГЭ, двухступенчатой системы «бакалавриат-магистратура» и так далее…

— Всё, что происходит с нашим образованием, к сожалению, не определяет и не выявляет базовые ценности. Возьмем итоговый школьный документ об образовании. Понятно, что это первая ступень к социальному успеху. А что в нем, в аттестате, на это указывает? Оценки по каким предметам? А ведь по возрасту выпускники полной средней школы, а у нас теперь такое образование обязательно, уже сформировавшиеся взрослые люди. Подчеркиваю, по возрасту, но не по сути. К сожалению, чем дальше, тем больше я убеждаюсь в том, что в нашей стране высшее образование становится главным. Его получение является косвенной оценкой качества среднего образования, хотя это вещи разного порядка.

Между тем, главное в реформе образования — грамотная расстановка приоритетов. И на верхней ступени, на мой взгляд, стоит школа. Именно в этот период происходит выравнивание способностей ребёнка и усваиваются важнейшие социальные навыки. Всё, что происходит с нашей реформой, — это розочки на торте, а качество заключается в наличии очень профессиональных педагогов и очень чётких и простых правил и программ в средней школе. Попробуйте сказать, что учебная программа очень сложная, вас заклюют академические институты и объявят врагом прогресса. Но ведь, на самом деле, ребёнку должно хотеться учиться, — только так он научится хотеть работать, а это возможно только когда он понимает каждый предпринимаемый им шаг и его задачи. Если у нас в третьем классе ученику может понадобиться репетитор, то это означает, что у нас плохое образование. И не учителя плохие, а программа сложная. Потому что там, где ребёнок должен, как в Японии, к примеру, ещё только каллиграфию изучать, он у нас начинает почему-то разбираться в подлежащем и сказуемом. Формулировки требований к знаниям по итогам начальной школы и средней школы вообще фактически одинаковые. Это называется словом «объём», но объём тоже имеет границы. Хороший учитель в современном понимании — это тот, который всё успел, а то, что 80% детей выключилось на первых строчках его монолога, никого не волнует. Хорошая школа — это та, в которой каждый ученик чувствует себя понятым и услышанным, место, где не страшно, не унизительно, не обидно, это камера хранения в хорошем смысле слова. Не навредить для учителя едва ли не важнее, чем для врача.

Бесконечные крики о том, что у нас самое лучшее в мире естественнонаучное образование, — враньё. Оно самое сложное, это так. Есть одарённые дети, но для них есть и специализированные школы. А в общем и целом мы — гуманитарная страна. В этой связи можно вспомнить слова академика Лихачёва, что 21 век будет гуманитарным веком. Гуманитарным в смысле ценности социальных отношений. Сегодня, когда ценность человеческой жизни отражается цифрами статотчетов, когда локальные военные конфликты, теракты, техногенные катастрофы, настигают неожиданно и возникают необъяснимо, необходимо развивать в детях новый уровень этих самых социальных отношений, учить тому, что жизненно важно быть толерантными, чуткими, внимательными. Причём эти ценности воспитываются и на уроках литературы, и истории. Не литературоведения, которое тоже является специальностью, а литературы как содержания. У ребёнка нет своего опыта, зато он содержится в произведениях, которые он изучает. То же происходит на истории мировых религий…

Хорошая школа — это та, в которой каждый ученик чувствует себя понятым и услышанным, место, где не страшно, не унизительно, не обидно, это камера хранения в хорошем смысле слова. Не навредить для учителя едва ли не важнее, чем для врача

— Вы опередили мой следующий вопрос о спорном введении основ православия…

— Мы хотим, чтобы ребёнок получил максимально широкое представление об общечеловеческих ценностях. История мировых религий позволяет это сделать. Потому что в одном классе уже сейчас, а завтра в ещё большей степени, учатся дети разных национальностей. При этом вера — это дело семейное, наследственное. А культура как обязательная базовая ценность — забота школы. Дети должны узнать, что все религии отвечают на один и тот же вопрос, каким образом и почему добро борется со злом, как человек побеждает зло в себе, легко ли быть на стороне добра.

Кстати, следующий после истории мировых религий этап — это история философии, которая отвечает на вопрос, как и почему люди живут в обществе, откуда идёт социальное неравенство. Кто-то успокоится на мысли, что всё в руках божьих и пойдёт по пути религиозного сознания, а кто-то захочет других, базовых знаний. Это вопрос выбора. Неправильно, когда некая истина утверждается как абсолютная и единственная — это вообще разрушительно для ребенка. Ему же интересно, почему так. Я не говорю, что должно быть сто тысяч точек зрения. И история должна преподаваться в некоем ключе — не конъюнктурном, но концептуально едином. При этом история — это опять же совокупность историй, трактуемых и рассказанных по-разному. Необходимо развивать в ребёнке способность видеть «вечные темы» в литературных произведениях, великих картинах и природных явлениях тоже. И если возвращаться к разговору о реформе образования, то следующей ценностью является учитель, от которого зависит сам процесс развития в ребёнке всех этих представлений. Учитель — не просто профессия. Он должен сознательно и честно «служить». А общество — гордится своим учителем и уважать его за это.

«Не конфронтация, но оппозиция»

— Однажды вы сказали, что в политику нужно привлекать молодёжь. Вам не кажется, что в силу особенностей юношеского максимализма речь может идти только о двух категориях: абсолютно деидеологизированных карьеристах и партийных функционерах и напротив — одержимых некоей идеологией?

— В юношеском максимализме есть честность — он не приемлет манипуляций. Взрослый политик прикрывается иллюзорными идеологиями, а молодой откровенно говорит о том, что хочет стать помощником депутата, чтобы потом стать депутатом. Возникает серьёзное ощущение, что нынешнее поколение тридцатилетних в политике — это не молодёжь, а те, кто пятнадцать лет назад ухватили не вершки, но корешки приватизации, начав заниматься в первую очередь содержательным, настоящим бизнесом. Новое поколение политиков — это первое поколение профессионалов, людей, которые могут формулировать и транслировать некие представления, причём доводя процесс до конца — то есть решая это как задачу. Именно такая молодёжь сегодня в политике нужна.

— Как, на ваш взгляд, изменилась система отношений исполнительной и законодательной власти?

— Она стала более честной. С одной стороны, кажется, что замечательно, когда есть конфронтация. Но я считаю, что это не так. Решения принимаются на законодательном уровне, а реализуются на исполнительном. Есть два ключевых вопроса: какая воля нужна исполнителю, чтобы именно его решение было принято законодателями, и насколько оно должно быть содержательным, чтобы у законодателей не возникало сомнений в его, исполнителя, адекватности. Просто сама по себе сегодняшняя законодательная власть на всех уровнях не имеет содержания. Представители разных групп, в том числе и имеющих отношение к бизнесу, заняты в первую очередь продвижением себя. Я говорю о честности сегодняшней системы, потому что оказалось, что очень хорошо работать в команде, когда есть командир. Есть идея, которую нужно консолидировано реализовывать. Более того, по мере развития этой системы внутри неё появляется и обсуждение. Предельная честность и открытость представления исполнительной власти, зачем ей нужна законодательная власть, — это правильно.

— Ваша партия позиционирует себя как оппозиционная. В чём главные точки несогласия регионального отделения с региональной властью?

— На сегодняшний момент — в определении приоритетов. Потому что если мы начинаем социальное выравнивание с продвижения очень важных глобальных проектов — это замечательно, но, на мой взгляд, наша партия и на региональном уровне должна будет отрабатывать весьма конкретные вопросы на основе той социал-демократической идеологии, которую мы принимаем как базовую.

Меня мало интересуют пятнадцать открытых школ — меня интересует, чтобы каждый ребёнок был оценен и учтён в бюджете. И оппозиционность в этом контексте заключается не в том, что «они делают что-то неправильно». Власть решает глобальные задачи — строит заводы, фабрики, мосты. Но, к сожалению, конкретные жизненные цели каждого человека в глобальные масштабы не всегда вписываются. В законодательной власти должен присутствовать некий голос, — и сильный, заметьте, голос, — который будет напоминать о том, что в каждом новом законодательном повороте должен выиграть обычный человек. Или настаивать, что нужно изменить закон, чтобы этот обычный человек без денег и связей хотя бы не проиграл в неравной борьбе с властью.

Между прочим, в моей школе вот уже 15 лет при решении любых вопросов действует понятный и простой девиз: «Да здравствует каждый!» Интересно в связи с этим, в какой степени частное образование оппозиционно государственному?

Эмилия Новрузова