10-02-01

Культурный слой

Бруно XXI века

Алексей Баскаков, выступающий под именем «Бруно», сочиняет песни, что находятся в коридоре между бардовской песней и шансоном. Если это и шансон, то с человеческим лицом. С Алексеем я знаком много лет, а впервые услышал его поющим с составе группы «Октава Бруно». Это было на концерте, посвященном дню рождению группы «МОПР». Мы с хронопами тоже на том празднике выступали. Как мне тогда показалось, для рок-концерта у «Октавы Бруно» были слишком мягкие вещи. Впрочем, группа Баскакова существовала недолго, выступление то было первым и последним.

О бабушке, маме и брате

— Да, это был 1999-й год. Я тогда работал директором в магазине моего старшего брата Владимира. В подвале была свободная комнатка, в которой мы с Александром Хитушкиным сделали для себя студию. У обоих была потребность записывать песни. К нам примкнул барабанщик Игорь Домашенко. С ним и с басистом Гурамом Бируашвили мы организовали группу «Октава Бруно». И ныне вновь возникает необходимость в создании подобной группы.

— Что обозначает «Октава Бруно»?

— Название придумал мой брат, который с тех пор участвует в моем продвижении. Джордано Бруно — человек, который отдал жизнь за свои идеи, к тому же он был певцом и поэтом, а октава — чистый звуковой интервал. Получается чистый и честный звук…

— Я где-то читал, что еще младшим школьником ты научился на барабанах играть.

— Научился — громко сказано. Просто уже в восьмилетнем возрасте хотелось по чему-то стучать. Лупил по портфелям, своему и брата, а вместо хэта использовалась крышка, что была гнетом на соленых огурчиках. Потом бабушка мне за 15 рублей купила самодельную ударную установку с полиэтиленовыми пластиками, такой ни у кого не было. Выстукивал что-то из Софии Ротару, песню «Буратино». Когда подрос, бабушка приобрела мне чешскую электрогитару Diamant. Кто-то из-за границы привез. На свои сбережения — 700 рублей. Это был фурор!

— Складывается впечатление — что после школы ты бежал скорее к своим гитаре и барабанам, а в футбол не играл, не дрался во дворе…

— Почему? Были и футбол, и луки со стрелами, и царь горы. Музыкой увлекся к десяти годам. У нас дома устраивались сейшены. Я тогда в отличие от Вовки еще не умел играть гитаре, но мы играли дуэтом — он на гитаре, а я, типа, на басу — снимал две струны с гитары и выделывал нечто невразумительное. Уши у всех вяли (смеется). Мама присоединялась к нам на пианино, хорошо играла. Помню «Костер» «Машины времени» здорово получался. Об одном жалею, что не отдали меня в музыкальную школу по классу фортепиано, сейчас бы пригодилось.

— Какая у тебя хорошая семья! Ты все время упоминаешь брата. Нередко братья враждуют, а у вас такие хорошие отношения.

— Музыкальные вкусы у нас совпадают. Но всю жизнь он является самым жестким моим критиком. Ему долго ничего не нравилось, и только три года назад он обнаружил в моем творчестве — а это уже 150 песен — шесть гениальных вещей. И всерьез взялся их продюсировать. Именно он в детстве показал мне первые три аккорда, дал первый толчок. Теперь финансирует мой проект. Но дело движется медленно. Мы уперлись в то, что местные аранжировщики нас не устраивают. Вова некоторые вещи аранжирует самостоятельно.

О шансоне

— А первый виток известности у тебя случился три года назад, когда ты участвовал в местном фестивале радио «Шансон»…

— Первый виток случился еще в середине девяностых. Тогда Сергей Горбунов из «Рок-синдрома» собрал вокруг себя человек десять — самородков вроде меня. Там была будущая звезда театра драмы Юля Муранова, еще тенор Сергей Перминов. И мы большой солянкой выступали в «Рокко» и в ТЮЗе. Затем лет семь — затишье, я не писал песни. И вот три года назад случайно узнал о фестивале радио «Шансон». Послал на конкурс песню «Все всерьез», тогда еще под псевдонимом «Алексей Волга».

— Почему тебе не нравится твоя фамилия?

— Вечный вопрос! Если выйдем на уровень столицы, скорее всего, буду выступать под своим именем. Возможно, не я буду это решать. Помнишь, как Кристовским сказали — «Будете «Ума Турман», так и повелось. И вот я выступил на фестивале «Шансона» и занял второе место. В жюри заседал программный директор московского радио Артур Вафин, мы с ним подружились. Позднее я услышал, что на столичном «Шансоне» Андрей Макаревич проводит конкурс «День открытых дверей», отправил ту же песню и туда — вновь под псевдонимом «Волга». Песню не заметили, тогда я набрался наглости и уже под именем «Бруно» послал песню «Листва» — она понравилась Макаревичу. Съездил на прослушивание в Москву. Попал в 14 финалистов — хотя было подано 25 тысяч заявок. В итоге, стал четвертым. Именно в тот момент я почувствовал, что если такие люди обратили внимание на мой материал, то надо пытаться продвигаться дальше.

— Знаю, что тебе предложили быть радио-диджеем…

— Ведущим программы «День открытых дверей».Уже прошел радио-пробы. Но все сорвалось, программу закрыли. В тот период я показал свои записи программному директору «Милицейской волны» Екатерине Лавицкой. Песня «Все всерьез» заняла 4-е место в хит-параде, держалась в нем месяц. Четыре мои песни крутились в эфире «Милицейской волне», Лавицкая уверяла, что это беспрецедентный случай. Но теперь там все встало на коммерческую основу — нужно ли не 70 евро за прокрутку одной песни.

 

Ах, если бы знать, где мечты, а где сны,

И как распознать все намеки весны,

Мне было бы легче спорить с судьбой,

Ведь я до сих пор околдован тобой.

 

— Что для тебя философия русского шансона?

— Изначально шансон — Азнавур, французская романтическая музыка. То, что сделали в России с шансоном, — это ужасно. Приблатненно-подворотная музыка. В том виде, в котором сегодня бытует шансон, он меня устраивает процентов на 20, не больше.

— Может быть, французский шансон отличается от российского так же, как Франция отличается от России…

— Во Франции воспеваются свобода и любовь, а у нас любовь по свободе в заключении. Качество звучащих песен оставляет желать… И в первую очередь качество текста. Ведь россиянам важны слова. И мне тоже.

— Но если тебе не нравится радио «Шансон» на все сто, стоит ли удивляться, что там тебя не ставят?

— Пожалуй. Кстати, Вафин, узнав о моем успехе на «Милицейской волне», предложил поставить мои вещи в ротацию — но выставил условие, чтобы они сами перезаписали мои песни под свой формат, при этом была названа совершенно неподъемная сумма. Пришлось отказаться. У меня сейчас появился директор в Москве, который пытается продвигать мое творчество — и не исключено, что через радио «Шансон». В Нижнем я уже год выступаю на площадках «Фантастики» и «Республики».

— Поешь для тех, кто приходит в супермаркеты за покупками?

— Конечно, обстановка не очень хорошая, нет цельной аудитории, хотя в этом людском конвейере всегда находится несколько пар, которые стоят и слушают от начала до конца. Артист в таких экстремальных условиях закаляется.

О Маккартни и «Мерседесе»

— В своем творчестве ты на кого равняешься?

— Самый любимый автор — Пол Маккартни.

— Не совсем формат «Шансона»…

— Да, но если бы он там звучал, я бы порадовался. Согласен, мои вещи далеки до его шедевров, но все же я стремлюсь создавать нечто подобное. Однажды я решил, надо бы песню под Маккартни сочинить и, знаешь, вышло неплохо, хотя я ее в студии еще не записывал.

— Мне кажется, что у тебя киношная эстетика, песни могли бы звучать в лирических комедиях. Сам ты хотел бы сняться в кино?

— Я не очень нравлюсь себе на экране.

— Ага, на экране себе не нравишься, а лезешь в «звезды»…

— Пока меня снимали лишь на любительские камеры. Может, не те ракурсы. Правда, в последнем клипе были кадры, которые мне понравились. А что касается, в каком бы кино снялся — в мелодраме, наверное.

— Ты жалуешься на то, что медленно продвигается запись песен. Местные музыканты не понимают, что нужно играть?

— Я столкнулся с этим вплотную. Когда мы стали записывать главную песню альбома, пригласили консерваторских музыкантов. И с ними совсем ничего не получилось. Люди, не чувствовали душу песни, требовали партитуры. Для меня музыкант — это человек, который услышав мелодию, мгновенно откликается и импровизирует. Мы приглашали многих сессионных музыкантов. Вообще, я такой человек, что мне нравится все, что ни сыграй, но моему брату-продюсеру трудно угодить. Он очень скрупулезно подходит. Он склоняется к тому, чтобы заплатить за аранжировки московским профессионалам, нежели записывать местных.

— У тебя все песни добрые. Это потому что тебе видится наш мир полным доброты?

— Думаю, в мире добрых людей больше хотя бы на один процент. Поэтому и доброты больше. Гребенщиков говорит, что ему песни диктуют свыше, вот и у меня песни рождаются не потому, что я захотел такую написать, а потому что она ко мне сейчас пришла. И если она выходит доброй и светлой, значит, такую спустили. Чаще всего песня начинается с музыкальной фразы, пришедшей вместе с текстом. Один раз идя по улице, я услышал — «У меня «Мерседеса» нет пока». Фраза засела в мозгу, но только через год появилась вся песня, причем буквально за пятнадцать минут.

— Жалел себя, что «Мерседеса» нет?

— Это дело наживное. Потом буду петь: «Ламборджини» нет пока».

 

Я теперь понимаю, откуда

Рвутся ввысь вдохновенья слова,

Это в песне надеясь на чудо

Вместе с сердцем тоскует душа

 

— Тебе сорок два. Если ли нечто, что открылось тебе только после сорока?

— После сорока я понял — если творчество интересное, то оно все равно найдет слушателя. Я больше не боюсь, что куда-то опаздываю. Тороплю себя, конечно, иначе нельзя — ведь хочется успеть пожить обласканным успехом, но все же пришло мудрое спокойствие. Не получится сегодня — получится позже, не надо лишь руки опускать. Форсировать события, жертвовать важным не стоит. Надо смотреть на поплавок, на то, как развивается ситуация. Да, это открылось после сорока…

Вадим Демидов