10-03-22
Культурный слой
Не ко двору
или Неюбилейные заметки о Самом Молодом Обществе Гениев
Альбина Гладышева
Члены СМОГа в общежитии Строгановского института в 1965 г. В верхнем левом углу — В.Войтенко, «боксирует» Б.Кучер, его обнял Л.Губанов, правее — Ю.Кублановский, в светлом свитере — В.Алейников
В мастерской Б.Кучера
Так что же мне, брат, совершить
Во славу, скорей — во спасенье
Эпох, где нельзя не грешить,
Где выжить — сплошное везенье,
Где дух не дано заглушить
Властям, чей удел — угасанье,
Где нечего прах ворошить,
Светил ощущая касанье?
Владимир Алейников
Написать данные заметки меня побудили три тома мемуаров поэта Владимира Алейникова, в которых изложена история СМОГа.
Среди героев того времени есть имя Бориса Кучера, ныне нижегородца, художника, с которым меня надолго связала судьба. Он был у истоков создания СМОГа. А недавно в Москве, как мы узнали из газет, состоялся юбилейный вечер: 45-летие образования нашумевшего Общества Гениев.
Москва — Горький — Москва
Давно это было. Страшно сказать: 46 лет назад. Встречали новый — 1965?й — год в старом, деревянном доме на Гордеевской у Тамары Прусовой, моей университетской подруги. К ее мужу, художнику Юре Кузьмину приехали друзья из Москвы, студенты-строгановцы, среди них был Боря Кучер. (Только сейчас вспомнила, что через несколько лет, если доживем, будем отмечать золотую свадьбу.)
Тогда столичная шумная компания буквально взорвала наш провинциальный уклад. Небритые, в старых, растянутых свитерах, они запоем читали километры стихов. И каких! У меня, как сейчас говорят, сразу «снесло крышу».
Потом Борис зачастил ко мне, в Горький. Приезжал на поездах, в тамбуре, без билетов. Откуда у студента деньги? Я тоже стала постоянно ездить в Москву, в общежитие у метро «Сокол» и в Строгановский институт.
Узнала, что художники называют себя «СМОГистами». Вскоре познакомилась и с поэтами, которые собирались в «общаге».
Под пыльным ботинком
Небольшая, битком набитая студентами комната. Меня из уважения посадили на чью-то койку. Сверху, на нарах кто-то сидит, свисают ноги в обшарпанных ботинках. Невысокий пацан, дрожа, словно под током, навзрыд читает:
Я — та окраина, где вы
Седые головы снимали
И ничего не понимали…
Я — та окраина, где выл
Снег, и крестьянка головы
Не поднимала к векам Сталина.
Я — та окраина, где вы
Не усмехались, фарисеи,
Где Слава Божия, увы,
Покачивалась, как Есенин,
Где подходила туча дел,
Где нам кадила проститутка,
Где я на ржавый нож глядел,
Я — та окраина, где жутко!..
Это был Леня Губанов. Потом, читал, как сомнабула, Володя Алейников. Юра Кублановский.
«Святая троица», обросшая в наши дни легендами, мифами и небылицами.
СМОГ. Аббревиатуру придумал Губанов. расшифровал он ее озорно: Самое Молодое Общество Гениев. А если серьезно: Слово, Мысль, Образ, Глубина. Но «гении» понравились больше.
Разошелся по рукам и наивно-дурашливый Манифест, ничего общего не имеющий ни с поэтикой СМОГистов, ни с их поведенческой сутью. Они хотели творческой свободы. Творческой.
Как это было…
Сначала образовалось землячество. В общежитии Строгановки собрались ребята из Украины — Войтенко, Курило, Куц. Кучер приехал в Москву из Севастополя. Однажды они узнали, что в Суриковском ожидается вечер поэзии. Рванули туда. Зал переполнен, на сцене — Леня Губанов, Володя Алейников, Юра Кублановский. Они читали свои стихи и стихи Цветаевой, Хлебникова, Пастернака, Мандельштама. Имена для той поры ребятам, приехавшим из провинции, были абсолютно незнакомы.
Невозможно словами передать впечатление, которое пережили тогда художники. Борис вспоминает:
—?Сказать, что я, мальчишка, был очарован, неправда. Я почувствовал что-то такое, прежде неиспытанное, высокое, чистое, какую-то нежность, что-ли… Леня Губанов читал:
Холст 37 на 37.
Такого же размера рама.
Мы умираем не от рака
И не от праздности совсем…
Да, мазать мир кровью вен,
Забыв болезни, сны, обеты,
И умирать — из года в год —
На голубых руках мольбертов…
Понимаешь, у меня в груди все обливалось слезами счастья и сочувствия.
Однако в зале оказалось много кагэбэшников. Они старались все скомкать, сорвать. Один из «строгачей» вырвался на сцену:
—?Все понятно! Суриковцы продались. Поэты, мы приглашаем вас к себе, в Строгановку!
И они пошли. Правда, и там все сорвалось. Вечер вообще запретили проводить. С отчаяния набрали вина и завалились в общежитие. Здесь подружились. Так среди поэтов?СМОГистов появились художники из Строгановки.
«Бурли, бурлючая Москва!»
…Взывал в стихах Губанов. Выступления СМОГистов слышал нижегородский писатель Александр Сизов, который в те годы учился в Литературном институте:
—?Помню, помню, носились молодые студенты Литинститута со списками стихов лидера СМОГа двадцатилетнего Леонида Губанова и с жаром декламировали их другу другу. СМОГ был, пожалуй, не менее знаменит, чем те вечера в Политехническом с участием Вознесенского и Евтушенко.
Иду как-то Москвой и вижу: площадь черным-черна от народа, и все волнуются, шумят, ломятся через милицейский кордон в какую-то заурядную библиотеку, где, говорят, Губанов и другие СМОГисты выступают. Мне в ту библиотеку так и не удалось прорваться.
Леонид жил, как запаленный бикфордов шнур: шипя и потрескивая, пламя резво, крайне резво, бежало к роковой черте. Он будил, будоражил общественное мнение, вставал ему поперек, как кость в горле, бурлил, как молодое вино.
Это он в потертом терракотовом свитере взгромоздился на пьедестал к Маяковскому и, обнимая собрата за бронзовую ногу, читал истошно, на глубочайшем надрыве:
Колыбель в кабалу,
Кабалу в колыбель,
У меня от морей
Только злая изжога,
У тебя от небес
Отлученный апрель,
Если годы больны,
Невозвратны дороги…
Читал, пока его не стаскивала милиция. И когда за единственные 12 строк, опубликованных в журнале «Юность» при жизни, в 1963 году, на него обрушился шквал официальной ругани, он, семнадцатилетний, понял, что с этим обществом «закрытого типа» ему не по пути. Он выбрасывался из окна, скитался, прячась от КГБ, по психушкам, понимая, что его судьба сломана.
Он, как и Рубцов, как Лермонтов, точно предсказал свою смерть: умрет в 37, в сентябре. Так и умер.
Как у нас водится, сразу стал знаменит, пошли почести, а в 1995 году вышла, наконец, его первая книга стихов «Ангел во снегу».
Тысячи СМОГистов
А что художники? Они в этих библиотеках на вечер развешивали свои картины, а после него — их раздаривали. До тех пор, пока институтское начальство не предупредило: или учеба в вузе, или… сами понимаете.
Предлагали — каждому поодиночке — «стучать» на товарищей. Когда все выяснилось, напились и решили «завязать» со СМОГом. Хотелось закончить учебу. Слишком многое ставилось на кон. Так и распался в 1969 году Общество.
Но всесильный КГБ не оставлял свои жертвы. Юрия Кублановского почти пинком выдворили из страны, Губанова мучили в психушках, другие ушли «в неизвстность». Это сейчас модно называть себя «СМОГистом».
Говорят, если верить мемуарам старых большевиков, то вместе с Лениным на субботнике несли знаменитое бревно около двух тысяч его соратников. То же самое и со смогистами.
У Бориса Кучера творческая биография хоть и получилась неровной, но ее вполне можно считать успешной: монументальные работы в Севастополе, живопись в музеях и частных коллекциях. Даже во многих посольствах мира через закупки МИДа находятся его полотна. Но… как сказал один нижегородский журналист, «СМОГист всегда СМОГист». Ни на кого не похожий.
Из шестидесятых — в нулевые и десятые
Есть такой парень — Александр Генис. Он думает интересно. А местами даже интересно мыслит:
— Словесность существует, чтобы сгущать речь в поэзию.
Он помог мне найти правильное слово для губановской поэзии. Феномен стихов Леонида Губанова в густоте образов. У него каждая строка может быть развита в отдельный стих.
На слух он действительно «сгущал речь в поэзию». А когда читаешь его стихи с листа, хочется остановиться после строки, чтобы понять, осмыслить глубину образа:
Я жгу себя, как жгут версту,
С малинником и бабьим лепетом,
К ногам сдирая бересту
Смертельно раненого лебедя…
Такая образная щедрость наплодила теперь массу подражателей. Его растащили кусками.
Когда дороги остывают,
Пророчат вороны семь бед.
Планета дышит островами
Необитаемых сердец…
Драматичная, порою трагическая нота слышится почти во всех стихах Губанова:
И, как всегда, чтоб были шелковыми,
Чтоб не смогли ступить на шаг,
За нами смотрят Балашовы
С душой сапожного царя.
Да, нас, опухших и подраненых,
Дымящих, терпких, как супы,
Вновь распинают на подрамниках
Незамалеванной судьбы…
Стихотворная энергетика сумасшедшая. По-моему, до сих пор нет ей равных в современной поэзии. Хотя градус общественного сегодня зашкаливает, отразить его в том же накале не удается. Возможно, мы просто не знаем, что складывается «в стол» и что гуляет в интернете…
Талантливые бунтари, современные пассионарии вечно не ко двору.
У Юрия Кублановского есть стих «Встреча». Он из тех, шестидесятых, лет. Читается, словно свежий, только что из-под пера. Там есть такие строчки:
Не зря Всевышнего рука
Кладет клеймо на нас, убогих:
Есть нити, тайные пока,
Уже связующие многих.
С работами Бориса Кучера, посвященными фигурантам статьи, можно ознакомиться здесь
Альбина Гладышева