11-02-07
Культурный слой
Борис Кучер: через тернии к искусству
Рассказ о жизни и творчестве известного нижегородского художника
«…Поклоняйся искусству, только ему,
Безрассудно, бесцельно…»
Валерий Брюсов
От первого лица-I
— Родился на Дальнем Востоке в 1940 году, в Приморском крае, в селе Веселый Яр, говорили, что в ясную погоду была видна Япония.
Отец — Кучер Алексей Иосифович был морским офицером, нес службу в тех краях.
Мать — Вера Акимовна Повторацкая (в девичестве) — украинская крестьянка из-под Чернигова.
В 1941 году началась война, и мать, со мной годовалым, уехала к родным на Украину.
В 1942 году фашисты уже «орудовали» повсюду на Украине. Помню, как они захватили деревню. Мы, дети, прильнули к окошку (семья была большая — детей было около десяти человек), бабушка оттаскивала нас от окна, боялась, что начнут стрелять по окнам. Мы видели, как от одного дома к другому перебегали какие-то черные существа в рогатых касках с гранатами на поясе, с автоматами в коричнево-зеленых мундирах и выкрикивали: «Цурик!!! Капут!!! Цурик!!! Капут!!!». Они бежали, как воры, озираясь и приседая за каждым деревом. Это были румыны — союзники Германии.
Потом помню, как тетя перемазала всех нас сажей из печи, а у девочек остригла косы, и когда солдаты ворвались в хату, то увидели страшных обитателей. На вопрос: «Чего это?» Она выдохнула: «Чума-халера…» Румыны рванули прочь, а на избе поставили знак и больше не приходили.
Потом были партизаны. Подорвали патруль на мотоцикле. Были расстрелы крестьян. «Имитация». Всех поставили у забора, стреляли над головой. Пугали! Мама стала седой, хотя ей было чуть больше 20 лет. Потом немцы гнали наших обратно. Мы прятались в окопах в огороде, над головами полыхали залпы «Катюши», а небо было багровым днем и ночью…
Начало
У каждого из нас свои отношения с историей, потому что у каждого своя биография, своя семья, свой опыт постижения правды.
А его биография сплошной приключенческий роман. Начиная с детства, когда его, шестилетнего, после смерти матери совсем одного посадили в поезд и отправили к отцу, у которого к тому времени была другая семья. Путь предстоял не близкий: из Щорса в Севастополь. Ребенка высадили в Симферополе и через детский «приемник» нашли-таки отца в Севастополе.
Алексей Иосифович работал тральщиком по разминированию Севастопольской бухты после войны. Тем, кто знает, что это такое, не надо рассказывать, насколько опасна такая работа. Короче, в море — на волосок от гибели, дома — сплошные неурядицы. Жили на съемной квартире в 12 квадратных метрах с женой и маленьким сыном. А тут ещё Боря свалился, как снег на голову. Позже кое-как наладилось.
В школе заметили его увлечение рисованием, а в Симферополе было художественное училище им. Н.С. Самокиша. Туда и поступил Борис после седьмого класса. Учился хорошо, жил на квартире. Из дома посылки приходили редко, голодал всерьёз. Однажды, чуть не умер. Хозяйка обнаружила его через несколько дней после того, как Боря решил, что жить так не стоит. Откачали.
В училище из Прибалтики приехал новый учитель — Артур Креслов, сразу ставший кумиром всех студентов. Прекрасно образованный, по-европейски широких взглядов на искусство, увлеченный музыкой и поэзией. Борис Кучер попал в число его любимцев, и это во многом определило его дальнейшее развитие и даже судьбу.
На всю жизнь осталась жажда искусства, любовь к поэзии и музыке. После училища был Казахстан — работа учителем в школе под Семипалатинском. Не выдержал, мог спиться: на атомном полигоне пили по-чёрному все. Вернулся в Севастополь, стал преподавать в детской художественной школе. Потом понял, что рутина затягивает. Уехал в Москву поступать в институт.
Москва, Москва…
Там жила тётка по отцу, вдова знаменитого революционера Максимова. Помните фильм «Ленин в 1918 году»? Ближайший соратник вождя и есть тот самый Максимов. Даже фамилию не изменили.
Поступил в Строгановку. Почти год жил у тетки и её больного сына. Икру ели ложками из таза. Тоже не выдержал. Ушел жить в общагу на «Соколе». В комнату на четверых. Зато свобода и друзья — единомышленники.
На двери комнаты, где жило украинское землячество, висела табличка: «Самостийна Украина».
— «Что творилось!» Приходили студенты из МГУ — Леня Губанов, Юра Кублановский, Володя Алейников, — это те, чьи имена ныне известны, — и многие другие ребята. Читали стихи, спорили, пили вино и обсуждали книги.
«Самое Молодое Общество Гениев» — эпатажное название этой компании дал Губанов. СМОГ. СМОГисты. Как только ребята осознали, что у них получилось нечто серьезное, начались, как сейчас бы сказали, «акции». Выступления на разных площадях. Площади, библиотеки, Дома культуры…
На один день вывешивали картины «строгачи», а поэты читали стихи.
Популярность у СМОГА в то время была сумасшедшая. Вся Москва кипела, вражеские «голоса» из-за бугра разносили слухи по миру. Стихи печатались на машинке и разлетались по Москве. Кстати, тогда Борис познакомился с Наташей Светловой. Она ещё не была знакома с Солженицыным. Печатала для СМОГистов стихи. И не только их. Многое из того, что запрещалось: Мандельштама, Бродского, даже Рубцова:
Стукну по карману —
Не звенит.
Стукну по другому —
Не слыхать.
В коммунизм —
Таинственный зенит
Улетают мысли отдыхать…
Забавно, но даже в наше время во всех сборниках Рубцова две последние строчки уже другие:
…Если буду нынче знаменит,
То поеду в Ялту отдыхать.
В шестидесятые Москва бурлила. Строгановка — не исключение.
Знаменитые шестидесятые…
Путь-дорога
И всё-таки Кучер хотел учиться, институт для него был очень важен. Среди преподавателей были по-настоящему крупные мастера.
Лев Дмитриевич Михайлов, известный московский скульптор, вел «рисунок» и как подлинный учитель воспитывал студентов на примерах из истории искусства, владел поистине энциклопедическими знаниями.
Формирование у Кучера эстетического вкуса — заслуга Михайлова. И хотя заносило Бориса по молодости в разные направления, всегда было устойчивое понимание, где проходит вектор «искусство — не искусство».
В Строгановке у Кучера была репутация сюрреалиста. Из Москвы мне приходили письма в конвертах, разрисованных его рукой. Как они вообще «доходили» в то время?.. В общаге на «Соколе» соседом по койке был Боря Французов. Шарамыга нечесаный. Рисовальщик от Бога. Они соревновались между собой на «сюр».
Однако Кучер голову все-таки берег. Когда надо, показывал рисунки суперклассические.
Не зря многие из них вошли в учебное пособие по рисунку в качестве образцов. Некоторые попали на выставку (от Строгановки) в Англию, в Манчестер.
Были курьезы. Когда все в группе готовились сдавать экзамены по истории КПСС, Кучер сидел и рисовал. Преподаватель любил рассказывать про свои подвиги в Великой Отечественной войне. Вот эти истории Борис взялся иллюстрировать. На экзамен пришел с папкой и вместо ответа на вопросы билета выложил перед педагогом пачку: «Подвиги Моисеева в Великой Отечественной Войне». Тот молча их взял и хотел уже поставить «уд» в зачетку, но не тут-то было! Кучер внаглую забрал папку и сказал, что лучше он тогда будет сдавать экзамен. Ему нужно «отл». Борис учился на повышенную стипендию. Моисеев не устоял. Забрал рисунки и поставил «отл». Все обалдели. Где теперь эти шедевры, никто, наверное, не знает.
От первого лица-II
— Помню, как стали «закрывать» «оттепель» молодых поэтов, СМОГистов выгнали из МГУ. Эрнеста Неизвестного «громил» сам Хрущов, а Хасбулатов — комсомольский лидер — грозил тюрьмой молодым поэтам и исключал их из комсомола.
Хотелось закончить институт, поэтому мы «затихли». Ушли под лед.
Потом была свадьба с тобой, Альбина. Это было в общаге, при свечах, скромно. После защиты диплома мы уехали в Севастополь. Там я отработал два года. Выполнял несколько монументальных работ и мы переехали в Горький на родину к Альбине. Я устроился в художественном фонде. Тогда мне казалось, что Крым — страшная «сытая» провинция, за которую всё решал Киев. Другое дело Горький: рядом — Москва, а какие просторы вокруг — леса, реки, а люди?! Для художника — просто Космос.
Но потом пришло отрезвление. До сих пор не пойму, то ли это мафия в творческом Союзе, то ли конкуренция. Когда месяцами не имеешь творческой работы, а если сделаешь что-то, Совет её не принимает, и ходишь, по полгода без копейки в кармане и черные мысли лезут в голову. А товарищи по цеху утешают: тебе ещё хорошо, у тебя вон жена — журналист и машина есть, а у нас — ничего, кроме кукиша».
Вот такой он оказался этот прекрасный, страшный, голодный город Горький. Были мысли уехать куда-нибудь подальше и забыть весь этот кошмар! Пробовал устроиться на педагогическую работу в два заведения. Не взяли. Намек понял — берут только «русских». А я кто? Откуда?
Потом пошло к «Перестройке» все. Появились шутки: «То бражничали при Брежневе, теперь при Горбачеве будем «горбатить»!» Горький стал Нижним Новгородом. Стали появляться заказы. Мне удалось выполнить серию портретов священнослужителей для Вятской епархии; выполнить росписи в Арзамасе; продать более 50 картин Министерству иностранных дел для посольств в разных странах, где они и были выставлены…
Казалось, жизнь налаживается, но тут бац — ГКЧП. Потом на Смоленской площади — танки: разбитые стекла, окна, толпы обезумевших людей. Опять появился Хасбулатов, но уже с Ельциным. Танки лупят по Белому Дому. А дальше всё известно: революция, ваучеры, война на Кавказе, кто что продает — кто Родину, кто апельсины, — кто-то «хапает». И все летит неизвестно куда…
Наконец, меня приняли в Союз, а он нужен — иначе не будет мастерской, если бы не это обстоятельство не стал бы вступать.
Сейчас, конечно, грустно от мысли, что «развелось» много людей, имитирующих какую-то полезную деятельность. На самом деле, все это чиновничество «пожирает» то, что ещё уцелело «от тех застойных времен», и кто знает, чем все это закончится. И выползет ли Россия из этой смуты. Если б у меня были возможности и средства, я все это бы направил на семьи, в которых есть дети, особенно в те, где их больше одного… Я бы нашу огромную страну превратил в народную стройку. Такая программа была в Америке после Второй Мировой Войны. Каждой семье — особняк с участком земли. Всем детям образование и дворцы спорта.
Я много учился, иногда мне казалось, что учеба сгубила меня, и я уже ни на что не годен.
Помню: один мэтр на одном из советов, глядя на мои эскизы, изрек: «Слишком все несерьезно, да и стили разные — нет единства». И еще добавил: «Не радуйся, еще вернется наше время!». Я так и не понял, что вернется? Мафия от Союза художников или ГКЧП? Не знаю!
Знаю одно: мир спасет красота. То есть духовность и культура. Подлинная — та, что поднимает человека. А то, что считают «рыночными отношениями», тащит людей в пропасть. Сейчас пришло осознание того, что нужно делать.
Когда подошел серьезный возраст, понимаешь, что только творческое волнение во время работы дает результат. Просто грамотная композиция, красивый цвет, рисунок — те самые три кита — не гарантия того, что получилось произведение искусства. Получиться может что-то стоящее, когда ты прочувствовал каждый сантиметр холста.
Школа, училище, институт дают многое. Это дорога, необходимая для настоящего мастера. Только пройдя все эти ступени, можно пытаться достигнуть вершины. Но и этого мало, если у тебя равнодушное сердце и холодная кисть…
Не хочу никого учить. Это не для меня. Разные там мастер-классы… Мне бы самому успеть сделать что-то настоящее. Времени осталось мало. А задумок море!
Юбилей
Россия! Как грустно! Как странно
поникли и грустно
Во мгле над обрывом безвестные
ивы мои!
Пустынно мерцает померкшая
звёздная люстра,
И лодка моя на речной
догнивает мели.
И храм старины, удивительный,
белоколонный,
Пропал, как виденье, меж этих
померкших полей, —
Не жаль мне, не жаль мне
растоптанной царской короны,
Но жаль мне, но жаль мне
разрушенных белых церквей!..
Борис читал эти рубцовские строки после хвалебно-поздравительных речей. Читал скорбно, с глубокой тоской в голосе. У меня замерло сердце. На юбилейной выставке собралось много знакомых, друзей, художников. И вдруг — такой диссонанс!
Как будто на празднике кто-то неожиданно горько заплакал.
«Ночью» — так он назвал одну из картин на выставке. Разрушенный храм. На руинах — сова, крыса, инфернальный кот.
Как и на многих других картинах в его творчестве, суждение о жизни зашифровано в метафору. Однако прочитывается она не всегда настолько ясно и понятно, как в этой работе.
Часто изобразительный ряд так сложен, что зритель, привыкший лицезреть картины больше для удовольствия, нежели для раздумий, теряется. Здесь «с наскока» ничего не поймешь.
Даже классический портрет в его творчестве — редкость. Он чаще будет насыщать изображение человека множеством «сопутствующих» сюжетов. Эта переизбыточность не только в изобразительности, но и в колорите, часто ставит в тупик искусствоведов.
Нельзя сказать, что бунтарская юность не оставила следов в его современных работах. Многое, конечно, переосмыслено, но тяга к остроте рисунка, к отрицанию пошлости жизни и политических «оборотней» остались. Ушла сюрреалистическая агрессия, уступив место глубокому сарказму и тонкой иронии.
Впрочем, эти качества подмечали и искусствоведы.
Про «непостижимость» и «иррациональность» Кучера писал когда-то известный, весьма уважаемый в профессиональных кругах Вячеслав Филиппов.
«Тонкую одухотворённость» детских портретов и «мастерство психологической характеристики», а также «чувство юмора и точное понимание специфики материала и пластики в деревянной декоративной скульптуре» весьма высоко ценила нижегородский искусствовед Татьяна Емельянова, к сожалению, тоже рано ушедшая из жизни.
Творческий диапазон Кучера очень широк, его манера — загадка. Трудно найти какой-то из «измов» для определения единого стиля. Он разный. Но всегда узнаваемый.
Юбилеи вынуждают подводить итоги. Но, видимо, рано. Самые главные работы ещё не написаны. Так считает художник.
А вообще — скоро лето!
Кучер ещё и неисправимый оптимист.
Послесловие
«Как создавалась ваша картина?» — самый «ходовой» вопрос журналистов к художникам.
Могу сказать уверенно: никто из них не знает ответа. В некоторых случаях художник начинает сочинять: моя, мне приснилась…
Ничего ему не «снилось». Глупости. Творчество — тайна, недоступная самому творцу. Когда-то Ахматова проговорилась, рассказав, «из какого сора растут стихи, не ведая стыда». У поэта — случайное слово, услышанное или возникшее в подсознании. У художника — зрительный образ, тоже до конца не оформленный пластически. И только в процессе работы начинает что-то проясняться. Все равно многое на холсте или бумаге передается руке интуитивно. Замысел, конечно, есть, но ему всегда сопутствует нечто умом непостижимое.
Альбина Гладышева