11-02-18

Общество

Наряду с любовью

Как многие нижегородцы, я люблю смотреть с высоты правобережного Откоса в беспредельные пространства своей земли. Её горизонт отсюда столь далёк, что взгляд устаёт стремиться к нему. В такие минуты сильные чувства в душе возникают, но словами их выразить очень трудно. Пафосные интонации легко способны чувства эти оскорбить и разрушить… Слова «Родина» и «Отечество» традиционно пишутся у нас с букв заглавных, прописных. При произнесении вслух они предполагают лишь два регистра — лирический шёпот или одическое громогласие. А нейтральным тоном, в речи бытовой, их произносят куда реже, чем имя Божье.

Тому есть, как минимум, две причины. Первая, разумеется, в том, что этими словами обозначены реальные и абсолютные святыни любви, не зависящие от времён и обстоятельств. А любовь истинная — по природе своей интимна, всуе не поминаема. Трудно представить психически полноценного человека, который совершенно равнодушен к земле, произведшей его на свет, к её особой красоте — будь то знойная пустыня или снежная степь. К духу народа этой земли, ко всем реальным, конкретным людям, в которых народ этот был ему явлен на жизненном пути. Боюсь, что человек, начисто лишённый добрых чувств и пристрастий, связанных с краями его рождения и возмужания, может представлять лишь клинический интерес.

Есть и вторая причина, мешающая произнести эти слова без запинки и внутреннего напряжения. Нет сегодня более скомпрометированных, оплёванных, испохабленных святынь — как и слов, которыми они обозначены в языке. Ясно, что здесь с неизбежностью возникает классическая антитеза «Родина — государство», полюса которой разведены и противопоставлены в России резче, чем где бы то ни было. Государство российское во всех фазах своей исторической мимикрии, по сути, ещё никогда не переставало быть людоедским — и с тем же постоянством пыталось слиться с понятием Отечества воедино, олицетворить его. Так, любой паразит жизнеспособен лишь в той мере, в которой умеет создать впечатление своего, как бы природного, единства с обманутым организмом.

Патриоты, идущие на смерть с возгласами «За царя и Отечество!» или «За Родину, за Сталина!», вряд ли задумывались о том, что в лозунгах этих сближались противоположности взаимоисключающие.

Конечно же, всякое государство — далёкая от утопического идеала социальная машина, инструмент подавления одной части общества другой его частью. Но одно дело, если государственный диктат осуществляется в пользу множества людей работящих и творческих, наиболее квалифицированных, способных создавать реальные и конкурентоспособные ценности любого рода. Всегда найдётся достаточно граждан, готовых такое государство защитить, уверенных в том, что оно отражает их интересы и создано им во благо. Но совершенно иное государство образуется там, где именно эти общественные слои подавлены мизерным, в сущности, количеством людей, путём организованного насилия присвоивших самую землю, общенародное природное достояние — и ни на что более не способных.

Именно эти люди круговой надзаконной порукой образуют то, что в Отечестве нашем народ — со всё большим презрением — именует государством. Теперь презрение это уже и скрывать нет смысла, попытка угнаться на феодальной телеге за уходящим вперёд миром очевидно обречена. Да и сама власть с мазохистским наслаждением сплошь и рядом признаётся нынче в собственной повальной клептомании, некомпетентности. Скрыть это при современных методах распространения информации всё равно не удастся. Ещё более подгребать под себя СМИ и затыкать рты согражданам, кажется, уже нет возможности.

Извлекать из исторической пыли исконную дыбу, включать тупую механику откровенных репрессий, проконопачивать щели границ — тоже поздно. Сегодня это означало бы мгновенный и полный разрыв с вменяемым человечеством, гарантированный саботаж со стороны большинства квалифицированных интеллектуалов. То есть мгновенный экономический и политический крах, коллапс любой реальной государственности в современном мире.

В контексте таких рассуждений как-то особенно жаль военных, среди которых всегда достаточно людей жертвенных. Они выбрали служение, обязывающее при необходимости отдать жизнь. Такая жертва не оплачивается деньгами — даже если бы о подобном вознаграждении шла речь. Офицер должен иметь за душой нечто, что дороже жизни, — Родину. Он обязан уметь и с рядовым солдатом разделить эту высшую ценность. А вялый рекрут смотрит на него с явным подозрением — не особнячки ли вороватых столоначальников его призывают защищать, называя их Родиной? А, может, скважины, фонтанирующие деньгами, на которые жульё расслабляется в комфортном зарубежье? И не обеспечит ли режим, обещанный потенциальным оккупантом, большей защиты гражданских прав и лучшего вознаграждения труда? …Отвечай, офицер.

Не иссякает поток сограждан, покидающих Россию ради лучшей жизни в странах более благополучных. Никто нынче не смотрит на них с негодованием, как на «предателей Родины». А те, которые смотрят с завистью, найдутся — де, уехали бы и сами, но боязно, кому мы там сдались с дипломом ПТУ… Действительно, решительнее уезжают наиболее квалифицированные специалисты, понимая, что нигде не пропадут. А для иного высокоучёного интеллектуала такой шаг — единственная возможность реализовать полученные знания. Кто же его осудит — на то теперь мир и открыт. И выбор гражданства в нём стал глубоко личным, частным делом каждого.

Почти удивительно то, что при таком положении ещё достаточно хорошо ­образованных соотечественников, которые никогда об отъезде на зарубежное ПМЖ не помышляли. Хотя ума, талантов, предприимчивости и квалификации им точно хватило бы для того, чтобы преуспеть в любой стране. Уж во всяком случае, могли бы жить более обеспеченно, в среде более обустроенной и безопасной. Что удержало их здесь? Ментальная инертность, национальная привязчивость к земле? Некие рудименты морально-идеологического характера? Надежды на скорые изменения к лучшему в стране? Нет, это вряд ли, я же об умных людях говорю.

Кажется, решающими здесь оказались какие-то очень частные мотивы, далёкие от идеологических. Может быть, упрямое чувство личного достоинства. Замечал, что для этой части сограждан переезд в процветающую, но чужую страну сродни сюрреалистической возможности явиться к богатому соседу с заявлением типа: «Как у тебя тут хорошо, однако, какой евроремонт, какой кафель над джакузи… и просторно… дай-ка я тут с тобой поживу». Не все себе даже в порядке бреда такое представить могут, полагая, что им принадлежит лишь то, что сами заработали, да что от отцов и дедов досталось. От предков, за дела которых надо отвечать.

Без такой ответственности не может быть и никакой духовности, без неё одна колбаса остаётся мерным эталоном. Это вполне устраивает некоторых бывших соотечественников, издалека, но довольно злобно обличающих пороки покинутой страны, которую их недальние предки в чекистских кожанках заливали кровью — отнюдь не собственной. Впрочем, граждане этого сорта ни «здесь» не потеря, ни «там» не приобретение.

Мне лично кажется куда более интересным и достойным общество людей, пытающихся остаться народом — вне зависимости от шансов на успех в этом предприятии. Жизнь всё равно не вечная, как ни кинь. Очень бы хотелось оставить в ней какой-то смысл, кроме гастрономического. Какую-то страсть, кроме стяжательской. Пусть это будет любовь к Отечеству и ненависть к недостойному его государству. Ненависть и презрение тоже могут быть созидательными, если питаемы чувством собственной вины, ответственностью пред потомками и предками. Возможно, и эти горькие чувства — с любовью наряду — дают силы для того, чтобы сопротивляться злу. Разве не так созидались и трудно шли к процветанию самые достойные и процветающие государства мира?

Игорь Чурдалев