11-03-18

Культурный слой

Алхимический сосуд театра

За порцией «высокого» нужно ехать на Автозавод

Этот театр для меня — загадка. В нём играют экономисты, квалифицированные слесари-сборщики, инженеры знаменитого Горьковского автозавода. В подростковой студии — дети инженеров, экономистов и автослесарей. Театр с незапамятных времен называется Народным и располагается в одной из комнат огромного Дворца культуры ГАЗ. То, что всё это в наши странные времена не распалось, само по себе странно и волшебно. Но самое удивительное — во что именно разновозрастный ГАЗовский народ играет.

ДК ГАЗа. Этот огромный зал еще надо взять

Несколько лет назад художественный руководитель Народного театра ДК ГАЗа Зоя Куликовская удивила всех, поставив на сцене пролетарского ДК трагедию Николая Гумилёва «Отравленная туника». Текст одного из самых ярких лидеров Серебряного века переплетался с документальными свидетельствами о судьбе и трагической гибели самого поэта — это было такое театральное расследование внутри спектакля. И мало того что актёры (их принято называть любителями — в соответствии со статусом их театра) были убедительны в ролях царей, цариц и придворных. Они ещё и точно знали, что текст, который они несут зрителю, — высокой поэтической пробы и произносить его нужно… как бы это выразиться… воздушно. Приподнято. Не на бытовом уровне. При этом — внутренне обоснованно, прожив, наполнив собой. Это рождало потрясающий эффект — на глазах у сидящих в зале будто сшивались оборванные концы времен. Энергия ощутимо, до покалывания в пальцах, лилась от ушедшего поэта — через артистов — в зрителей-слушателей. Особо настаиваю на «слушателях», потому что в этом театре звучащее слово, его ритмика, его многогранные смыслы крайне важны (хотела бы я слышать, что и в профессиональных «больших» театрах так же осмысленно и чётко, но без крика, проговаривают поэтический текст, да и любой сценический текст вообще!).

Стихи — вместо улицы?

Впервые увидев этих ребят в эскизном тогда спектакле «Капитаны», я была ошеломлена. Мне казалось: этого уже давно нет. Тем более не где-нибудь в элитарном лицее в центре города, а в сугубо пролетарском заводском районе. Ну, даже просто — вызубрить такое количество текста в стихах! Они не просто выучили текст и не просто примеряли на себя разные роли и обстоятельства, мешая юношеский максимализм с взрослыми чувствами. Они жили. Слабо освещенный пятачок. Так обжигающе близко, что ощущаешь дыхание, видишь нежный овал детской щеки. Так далеко от нас, сидящих по периметру площадки. Мутный свет луны. Кренится палуба. Скрипят снасти. Мир слагается в ритмические строки: «И взойдя на трепещущий мостик…». Пятнадцатилетние мальчишки — кто скажет, что я этого не видела  — отряхали ударами трости клочья пены с высоких ботфорт. Уверенной рукой вели корабли. Открывали новые страны. Влюблялись. Выдыхали стихи. Круглощекий мальчик бросался, как с откоса, из своей застылости, обнаруживая в себе новые какие-то измерения и новые горизонты, отменяющие обычный житейский эгоизм: «О тебе, о тебе, о тебе… Ничего, ничего обо мне!..». Другой мальчик, чуть-чуть постарше, медленно и плавно перемещался в пространство своего сна и — удивлялся, что «сердцу не больно, что сердце не плачет». Художественный и педагогический результат был налицо: подростки рассказывали мне, как они менялись.

Изумилась тогда не одна я. Коллега написала: «Пятнадцатилетние школьники выясняют отношения с обществом не в уличной потасовке, а в спектакле по стихам Гумилёва. Сами они так же удивительны, как гумилёвские флибустьеры, появись они сейчас на нижегородских улицах».

Раствор

Спектакль «Ромео и Джульетта» стал новым удивлением. И новым вызовом. Высокий строй чувств и обращённость — не больше, не меньше — к небесам. Так — не говорят, не чувствуют, не носят. Но эти, в автозаводской Вероне, где встречают нас событья, чувствовали именно так — высоко, неподкупно. Ромео — книжный гордый мальчик, привыкший преувеличивать свои чувства. Джульетта — пятнадцатилетняя босоногая пацанка, верная и преданная. Вокруг — маски, закрытые лица. Личины. И ещё там был персонаж — Время (если строго по тексту, то у Шекспира этого персонажа нет; но это если не вглядываться вглубь). И именно Время, женщина с распущенными волосами и циферблатом в руках, невидимая для героев, то отводила чью-то руку с занесённым кинжалом, то, наоборот, подталкивала к действию, то удерживала от необдуманного шага.

Театральные работы Зои Куликовской напоминают перенасыщенный поэтический раствор. Иногда поэзии даже слишком много. Возможно, «переварить» столько дано не каждому. Но сегодня ясно: веточка, погруженная в такой поэтический «бульон», непременно изменится: преобразится.

— Когда я беру к постановке тот или иной материал, то, естественно, ставлю и перед собой, и перед ребятами вполне определённые задачи, — говорит Куликовская. — Но это не умозрительные построения и схемы. Спектакль «Капитаны», например, родился из занятий по сценречи. Выяснилось, что поэзию никто толком не знает и не читает. И потребности в ней вроде нет. Но постепенно они начали сами приносить стихи, которые им нравились. Спектакль рождался «изнутри» самих ребят — я ничего не навязывала. И никогда не знала, что они принесут на следующую репетицию. А почему Гумилёв? Сейчас ведь время потери ориентиров, разгула злобы, своеволия. Важно найти такую судьбу, которая была бы примером, как человек вышел из всех бурь, сохранив душу. Гумилёв выбрал смерть, но честь не заложил. Мы размышляли все вместе над его судьбой.

Сейчас «Капитаны» — это часть большого театрально-образовательного проекта «Учимся читать». (Проект «Учимся читать», кстати, с успехом прокатывался в школах, лицеях и библиотеках Нижнего и отмечен Президентской стипендией, а спектакль «Капитаны» несколько лет назад стал Лауреатом Международного фестиваля в Одессе. — Прим. авт.). Вместе с «Капитанами» мы тоже изменялись и пытались наши внутренние изменения осмысливать. Рисовали. Писали коротенькие эссе. «Учимся читать» превращалось постепенно в «учимся размышлять», «учимся чувствовать». С нами учатся и зрители. А «размять» ребят было невероятно трудно!

Но у театра все-таки задача — не перегаром повседневности дышать, а давать воздух. Конечный результат (спектакль), конечно, важен. Но искусство — это средство: для движения вверх, к чему-то высшему… Туда! А не оставаться только здесь, только в плоскости суеты.

Тайные пространства

Признания артистов свидетельствуют: проживание роли при таких установках затрагивает такой глубинный уровень личности, который позволяют выйти на эти «тайные», сначала как бы дремлющие, не проявленные, пространства.

Саша Дривень, исполнитель роли Ромео (сейчас учится в Москве в Щепкинском училище) признаётся: «Задачей было пройти путь вместе с Шекспиром. То есть измениться. Подняться — совершенствоваться, актёрски и человечески». Нина Криночкина, сыгравшая остро современную Джульетту, размышляет о сложных взаимопроникающих влияниях сцены и жизни: «После спектакля меня многие спрашивали: есть у тебя молодой человек? Ты была бы такой верной, преданной. Не знаю… Я многого боюсь в жизни… Меньше открываюсь… Но когда я попала в театр, то поверила, что есть любовь. Я вдруг поняла: если я люблю на сцене, то я когда-нибудь полюблю и в жизни. В жизни много масок, а я думаю: хорошо бы, чтобы их — снимали…».

Но с Джульеттой всё более или менее понятно — это одна из центральных ролей классического репертуара. А вот часто ли мы задумываемся о судьбе и мыслях, например, леди Монтекки? Зритель привычно воспринимает мать Ромео и других «старших» в шекспировской трагедии как служебные персонажи. Но в спектакле Зои Куликовской леди Монтекки (её играет Светлана Логинова) красива и ослепительно молода, и это, пожалуй, ближе к оригиналу. Помню счастливое чувство открытия во время спектакля: в этой сдержанной, молодой и царственной женщине бушуют страсти, присутствует какая-то тайна. Это удивляло и заинтриговывало. Лишь потом, несколько лет спустя, посчастливилось прочитать стихи актрисы, в которых она пыталась осмыслить непростую судьбу своей героини и артикулировать очень серьезные вопросы:

 

Ты праведник, Лоренцо, объясни,

За что страдать обречена я вечно?

Не я ль молилась в храме за врагов

моей семьи,

Прощая им надменность так беспечно?

Я фарисействую? Ты прав!

Лукавый бес на искушенье купчую

мне выдал…

Но как мне докричаться до небес,

Чтоб наложить табу на кровные обиды?

 

Их было несколько, стихотворных циклов, от имени героини и от имени наблюдателя, который чувствует и понимает всю глубину ее трагедии — трагедии бессилия, высокой драмы запутавшегося херувима, не сумевшего остановить войну: «От безграничной тоски/Леди Монтекки умрёт./Жаль! Но лишь в смерти Шескпир/Вечность любви признаёт».

Не соглашаюсь! Но люблю…

В театре сквозь прорезь очередной маски-роли думающему актеру удается посмотреть на мир под другим углом и другими глазами.

— Про актеров иногда говорят, что они не живут своей жизнью, — вслух продолжает какой-то давний спор «старожил» театра Владимир Неумоин. — Что после десятка и более сыгранных ролей они волей-неволей живут по правилам своих героев и постепенно теряют свое лицо. И отвечают в жизни репликами — возникает чувство, что своих слов у актеров уже и нет. Это не так! За 26 лет работы в Народном театре мне довелось «натянуть на себя» и «переварить» в себе 31 образ. Каждый чему-то научил. Были опыты моментального перевоплощения. Были открытия — через несогласие. Я не все принимаю в спектаклях, которые мы сегодня ставим. Мне трудно согласиться с необходимостью сюр-вставок, например. Когда на сцене Византия, императорский дворец, и вдруг выходит современная женщина и читает стихи. Зоя Николаевна говорит, что это должно вызвать ассоциативную реакцию у зрителей, но не у всех зрителей развито воображение! Но у меня правило: ты можешь сколько угодно быть несогласным, но если ты согласился на роль, будь добр, работай. «Отравленная туника» — пронзительный спектакль. Он бьёт по нервам, по душе, по сердцу. И я всё-таки нашёл золотую середину: одновременно и живу, и играю.

«Старожил» не боится признаться, что порой испытывает «щенячий восторг». Например, от того, что исполнилась мечта и он сыграл старшину Васкова в «Зорях». И опять это — глубокое погружение, проживание истории «по-настоящему». «Мне действительно жаль моих девчат, — говорит Владимир. — Мне действительно хочется за них отомстить. Я действительно чувствую себя виноватым… Все происходит по-настоящему». Нужен ли такой «груз» современному человеку? Вопрос, похоже, риторический. Мы же помним: душа, если она обожжена, справедливей, милосердней и праведней…

Елена Чернова