12-09-07

Общество

Игорь Каляпин: «У нас полицейские могут из любого человека сделать убийцу к утру»

В прошлый четверг, 30 августа, Межрегиональная общественная организация «Комитет против пыток», штаб которой находится в Нижнем Новгороде, отметила свое двенадцатилетие. Сегодня это крупнейшая правозащитная организация страны, специализирующаяся на помощи пострадавшим от пыток со стороны сотрудников правоохранительных органов. О работе правозащитников, проведенной за двенадцать лет, о том, почему правоохранители продолжают пытать людей и как с этим бороться, о внезапно обрушившихся на Комитет проверках ФСБ, прокуратуры, Минюста и ОБЭПа, а также почему нижегородцев должно волновать, что творится в Чечне,?— в интервью председателя Комитета против пыток Игоря Каляпина.

– Игорь Александрович, КПП двенадцать лет. Что удалось сделать?

— Начну, пожалуй, с цифр, которые говорят сами за себя. За этот период нам удалось защитить более ста граждан, пострадавших от применения незаконного насилия со стороны правоохранительных органов. Мы смогли восстановить их нарушенные права, еще точнее — заставили государство это сделать. Поскольку именно оно обязано выполнять эту функцию — наказывать людей, которые применяли пытки, а также выплатить потерпевшим справедливую компенсацию. Немаловажно, что понесшие наказание должностные лица уже не имеют права вернуться на работу в полицию.

Также к успехам я бы отнес тот факт, что словосочетание «пытки в милиции», которое двенадцать лет назад вызывали шок, сегодня означает гласную и признанную проблему. Я бы не сказал, что сейчас бьют чаще или страшнее, чем в милиции девяностых. Просто тогда об этом было не принято рассказывать. По крайней мере признавать официально. У меня до сих пор — с 1997 года — хранится ответ начальника следственного управления Нижегородской областной прокуратуры, в котором он пишет, что ни одного факта «так называемых “пыток»”» его ведомством в области за год не выявлено. То, что сейчас подобной глупости не напишет ни один вменяемый прокурор ни в одном регионе России, говорит о том, что проблема, наконец, официально признана, в том числе силовыми ведомствами: и министром внутренних дел, и руководителем Следственного комитета. Именно это признание, может быть, и является нашим самым большим системным достижением.

— Вы имеете в виду создание специального подразделения в Следственном комитете России по расследованию пыток со стороны правоохранителей?

— Да. Пусть даже на данный момент этот спецорган сформирован в «инвалидном» виде. Это, по крайней мере, является свидетельством того, что руководитель Следственного комитета понял, что нужно делать. Но пока, к сожалению, не хватает обеспеченности ресурсами, прежде всего кадровыми.

На мой взгляд, основная причина продолжающейся распространения практики пыток — безнаказанность этих преступлений. Практически все двенадцать лет нашей работы мы добивались, чтобы дела, связанные с пытками в полиции, вели следователи, не скованные «корпоративными» узами и рабочими отношениями со своими коллегами из МВД. Было очень важно, чтобы следователь прокуратуры или СК не соприкасался в своей работе с милиционерами. Допустим, вчера они расследовали общее дело о разбое, а сегодня следователю приходится вести дело своего коллеги по обвинению в избиении подозреваемого. О беспристрастности такого расследования говорить, конечно, не приходилось, и зачастую дело спускалось на тормозах, а виновные так и не несли никакого наказания.

— А что пока не получилось?

— Думаю, еще одной очень важной составляющей успешной борьбы с практикой применения пыток является — в хорошем смысле — пропаганда успешного опыта такой борьбы среди самых широких слоев населения. Практика показывает, что оказаться на «милицейской дыбе» может совершенно любой человек. У нас можно быть успешным предпринимателем, чиновником, служащим, рабочим, бомжом, человеком, никогда и ни во что не встревающим, или гражданским активистом — в общем, кем угодно, но нет никакой гарантии, что завтра вы не окажетесь просто не в том месте и не в то время, и вас не поволокут в участок, где к утру вы сознаетесь в убийстве. Вопрос только в том, сколько у вас будет ребер сломано, сколько раз к вам электроток подключат и вообще, захотите ли вы после этого жить. Вопрос только в этом. О том, что у нас полицейские могут из любого человека сделать убийцу к утру, я могу заявить с полной ответственностью.

У нас проблема еще заключается и в том, что большинство людей, которые подверглись незаконному насилию со стороны полиции, предпочитают об этом поскорее забыть: остался живой — ну и слава богу. По моим оценкам, в правоохранительные органы или к правозащитникам обращаются только 3–5% от числа пострадавших в подобных случаях. Если сохранить такое отношение, то мы просто завещаем эту проблему своим детям, которая, более того, примет еще более острые формы. Вот этот ментальный фатализм, мол, плетью обуха не перешибешь, нужно в обществе преодолевать. Потому что если бы обращений было по крайней мере процентов семьдесят от общего числа пострадавших от полицейских (получающих зарплату, между прочим, из наших налогов), руководство правоохранительных органов имело бы совсем иные масштабы проблемы, и тональность ее восприятия, в том числе и в СМИ была бы иной. Поэтому наша задача заключается еще и в том, чтобы доказать людям, что совершенно обычные, рядовые, простые смертные — как угодно назовите — граждане, которые проявляют настойчивость, принципиальность в своем желании наказать своих обидчиков, могут победить!

— В последнее время в Нижнем Новгороде произошло достаточно много резонансных инцидентов с участием правоохранителей. То они засыпают, обессилев от алкоголя во время допроса, и избитый ими человек покидает отдел полиции, то майор полиции грозит бандитскими разборками владельцу шиномонтажа, то человека избивают до полусмерти, в результате чего тому удаляют селезенку… Что это значит? Мы имеем дело с теперь уже обыденной полицейской практикой?

— Эти примеры говорят о том, что «обычная» ситуация с «обычным» избиением для общества, как, впрочем, и для самого полицейского-истязателя, уже и происшествием-то не является. Интерес СМИ и общества и соответствующий резонанс, к сожалению, получают только особо шокирующие случаи или инциденты с некоей «изюминкой» в виде уснувших полицейских или майоре, который перед камерой тележурналистов пытался извиниться перед избитым им ранее человеком, а после начал угрожать знакомыми ворами в законе и обещал сжечь его мастерскую, а самого утопить. Хотя дикостью для общества должен быть сам факт, что человека избили в полиции!

— Между КПП и правоохранительными органами региона есть взаимодействие? Взаимопонимание?

— В ряде случаев есть понимание с чиновниками и из прокуратуры, и из Следственного комитета. На мой взгляд, у нас был нормальный, рабочий контакт с бывшим начальником ГУВД генералом Виктором Братановым. Не могу сказать, что мы полностью понимали друг друга, но, по крайней мере, он не относился к нашей деятельности агрессивно. Хотя я понимаю, что это всегда неприятно, когда в делах твоего ведомства кто-то начинает копаться, но Братанов понимал, что наша деятельность необходима, что мы помогаем полиции избавляться от преступников. С новым руководством ГУВД у нас такого взаимодействия нет. Более того, я постоянно чувствую с его стороны агрессивное отношение и к нашей организации, и к себе.

— С чем вы это связываете?

— С разницей в понимании руководителей региональной полиции и нашего Комитета. Понимании того, как нужно возвращать доверие населения к «органам». У нас многие полицейские начальники — видимо, генерал Иван Шаев в их числе — считают, что нужно исправлять не полицию, а ее отражение в зеркале общественного мнения, а о полиции нужно показывать добрые фильмы, писать хорошие статьи и снимать героические репортажи. А раз Комитет против пыток публично и систематически рассказывает о преступлениях полицейских, значит, наносит вред имиджу правоохранительных органов. Вот такая нехитрая логика. Это два разных подхода к одной проблеме: один считает, что сифилис надо лечить антибиотиками, а другой — что достаточно просто замазывать прыщики время от времени, и все будет нормально.

У меня нет отрицательного отношения к полиции как к таковой. Многие мои друзья работали в органах внутренних дел. Надо понимать, что полиция неоднородна: там есть и хорошие, и плохие. Но еще больше полицейских, которые, как и все нормальные люди, могут повести себя по-разному в разных ситуациях, и, к сожалению, сейчас система устроена так, что их призывают быть негодяями. Им надо обеспечивать раскрываемость выше, чем у других, а для этого надо бить подозреваемых и фальсифицировать материалы, надо платить взятки за успешное прохождение аттестации или за более быстрый карьерный рост. И ни для кого это уже давным-давно не секрет.

— В последнее время в СМИ появляются сообщения о многочисленных проверках в Комитете против пыток и о том, что против вас хотят возбудить уголовное дело за разглашение тайны следствия.

— Да, все это нешуточное давление на Комитет и меня лично, по всей видимости, связано с работой Сводной мобильной группы российских правозащитных организаций в Чечне, которая началась в ноябре 2009 года после похищения и убийства сотрудника Правозащитного центра «Мемориал» Натальи Эстемировой. Эта группа состоит из смен по три человека, которые поочередно, то есть вахтовым методом, работают в республике по одному месяцу, а координирует и организует работу СМГ как раз наш Комитет. В 2011 году в журнале «Эсквайр» вышла статья Светланы Рейтер «Кавказские борзые», в которой рассказывалось о нашей работе в Чечне, о том, как там сотрудники правоохранительных органов похищают, пытают и убивают людей и почему дела в отношении правоохранителей не расследуются. Несмотря на то, что интервью вышло год назад, им почему-то заинтересовались только сейчас. Причем заинтересовался им, как ни странно, нижегородский ФСБ, никакого отношения к делам чеченским не имеющий. Хочу обратить внимание, что следователь Игорь Соболь, с которым я работаю по делу Умарпашаева, описанном в статье Рейтер, ко мне никаких претензий не имеет. При этом сотрудники нижегородского ФСБ, утверждающие, что я нарушил тайну следствия, к материалам уголовного дела допуска не имеют: они это дело не изучали и в следственной группе не участвовали и даже оперативного сопровождения по этому делу никогда не осуществляли. Все это — такая незаконная форма давления, полулегальная возможность «пощупать» все наше окружение. Третий месяц уже у нас в организации кто-нибудь сидит и изучает какие-нибудь документы. Буквально на прошлой неделе к нам приходили с проверками из Минюста, прокуратуры, ФСБ, сегодня меня вызывают в ОБЭП. Уже были опрошены сотрудники и коллеги в Нижнем Новгороде, Москве, Чечне. 4 сентября опросили и саму Светлану Рейтер: интересовались, например, есть ли у нее доступ к моей почте… В общем, все это похоже на заказ «сверху».

Также допускаю, что нагнетание обстановки именно в последнее время стало возможным еще и из-за того, что Уполномоченный по правам человека в Российской Федерации Владимир Петрович Лукин предложил мою кандидатуру в Совет при Президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека. Видимо, перспектива, что я буду три или четыре раза в год рассказывать президенту о безобразиях, которые творят в Чечне местные силовики, привела кого-то в республике в истерическое состояние.

— Думаю, у нижегородца, читающего это интервью, возникнет вопрос: «А что вы, собственно, вообще забыли в Чечне-то, здесь мало работы?»

— Да, этот вопрос нам задают постоянно. Ну, Комитет — межрегиональная организация. Мы работаем не только в Нижнем Новгороде: отделения и представительства есть также в Оренбургской области, Башкортостане, Марий Эл. Что касается работы в Чеченской Республике… Человек, живущий в нашем городе, считает, что Кавказ — это где-то там, далеко, это не совсем наши люди, с другим менталитетом, и пусть они там сами как-нибудь между собой разбираются, нечего туда лезть! Но дело-то в том, что правоохранительные органы страны — это централизованная система, поэтому не может, скажем, полиция в Чечне работать в особом порядке, когда ей позволено абсолютно все, а главным законом для нее является не закон, а приказ, а в Нижнем Новгороде по-другому. Поэтому если руководство правоохранительных органов страны не реагирует на убийства и зверства, которые сейчас творят кадыровские полицейские в Чечне, то, поверьте, не нужно от них ждать особо возмущенной реакции ни по нашумевшему отделу «Дальний», где полицейские насмерть замучили подозреваемого, ни по массе других случаев по всей России и Нижнему Новгороду.

— Что вы думаете о так поспешно принятом законе об НКО? Он как-то может отразиться на деятельности вашей организации?

— Насколько я понимаю, во власти сейчас люди, полагающие, видимо, что идеальная модель госуправления — это пресловутая вертикаль, которая в числе прочего подразумевает под собой ответственность подчиненного исключительно перед начальниками и больше ни перед кем. Даже требования федеральных законов вписанные в вертикаль чиновники исполняют только тогда, когда эти требования подкреплены командой сверху. Естественно, любая деятельность гражданского общества, о необходимости которого так любит говорить руководство нашей страны, ни в какую такую вертикаль никак не вписывается. И когда юрист, скажем, из Комитета против пыток приходит к чиновнику и говорит, что какое-то решение незаконно и потом выигрывает дело в суде, это их страшно раздражает, потому как нарушается алгоритм этой самой вертикальной вертикали.

А закон «Об иностранных агентах» есть не что иное, как отпугивающее клеймо для граждан, чтобы те обходили стороной такие общественные организации как прокаженных. По этому закону теперь каждый профессиональный правозащитник, который получает иностранные гранты (извините, Российская Федерация на правозащитную деятельность гранты не дает, по крайней мере наша организация не получала ни разу ни копейки), обязан, видимо, по замыслу этих горе-законодателей назваться каким-то совершенно неприличным названием. Закон при этом написан таким образом, что никто не понимает, подходит он под этот закон или нет. Например, пункт про политическую деятельность. Разумеется, Комитет против пыток ею не занимается, в том виде, в котором она определена в законах Российской Федерации — мы не политическая партия, никуда не баллотируемся, никаких политиков не лоббируем, при этом, безусловно, пытаемся влиять на общественное мнение и действия органов государственной власти — для этого как раз и существуем. И возможно, однажды какой-нибудь чиновник решит, что это называется политикой, и нам нужно будет на себя прикрепить этот ярлык — «иностранный агент». Однако ни интересы грантодателей, ни, тем более, иностранных государств мы никогда не лоббировали. Мы всегда отстаивали и отстаиваем интересы российских граждан и России как государства. Комитет против пыток занимается тем, что пытается отремонтировать некоторые механизмы в государстве, которые плохо работают, и делаем мы это исключительно законными способами. И ни при каких условиях я себя иностранным агентом у себя на Родине не назову.

Иван Жильцов