08-04-03

Культурный слой

Человечность умерла! Да здравствует человечность!

О том, от чего мы устали и к чему мы еще не пришли

Так же, как нормальному обществу не обойтись без революций, так и искусству без них не обойтись. Ну, «без революций» — громко сказано, пожалуй. Пусть так: без кардинальных, невидимых глазу поворотов, что однажды становятся тенденцией.

Мы, Россия, — удивительная страна. У нас писатель почти всегда был — вития, и мы почти всегда жили внутри литературы. Литература была — и на протяжении изрядного исторического времени — мерилом чести, права, нрава, государственности, личности. Литературой, как градусником, измеряли температуру социума, и писатель-доктор созывал коллег на консилиум: больной скорее жив, чем мертв. Или наоборот.

Человек и Бог, дикий зверь и малая молекула бытия — все отражено и выражено в русской литературе. Мир, сначала изумленный ею и ее неоспоримой мощью — то первобытно-дикой, то космично-интеллектуальной — постепенно привык к ней, как к резервуару чистой воды духа на планете.

Перечислять имена нет необходимости (NB: для читающих или, по крайней мере, когда-то читавших людей). Русские писатели золотыми буквами вписаны в анналы всемирной истории культуры.

И что же? Что произошло на самом деле? Да нет, все это ерунда, как читали, так и будем читать! Как писали, так и пишут писатели — те, кому это дано Богом и с кого взыщет продукцию почтеннейшая публика!

Кто пишет? Какая публика? Об этом есть смысл подумать. Подумать тому, кто в наше время, сегодня, сейчас, еще молод и силен духом, еще хочет и может высказаться, еще может и хочет стать русским писателем.

Оглянемся назад. Когда в конце века гремел грохот грузного обвала великого и страшного столетья — под аккомпанемент первой и второй кавказских войн, под смешки и ухмылки Запада — тогда в русской литературе, в ее крепостной стене впервые была пробита брешь. Это было действительно трагическое время. Хотя когда оно у нас было другое? Стена называлась: «Всё для и во имя человека».

Эта апофеозная формула всем обрыдла до рвоты, но ее старательно продолжали писать на всех классных досках социализма. Да, храмы взрывали, но людей в больницах лечили бесплатно. Человек заступил на место Бога. Шекспировский Гамлет позавидовал бы кодексу строителей коммунизма, напрямую сдутому с Евангелия. И вот все стало рушиться. Обваливаться прямо на глазах.

Памятники на площадях падали с веревками, привязанными с бронзовым ногам, но ведь и люди падали и умирали от голода – прямо в толпе, на глазах у других.

«Колосс на глиняных ногах»? Или, может быть, «иллюзия целого поколения»? Как теперь у нас называется то, что тогда называлось «светлым будущим человечества» и – впрямую – светлым его настоящим? Этого не могут сказать сейчас даже крупные советологи Запада и перелицевавшиеся партийные умы Родины. Тем не менее, это начало обваливаться — и обвалилось.

Я — о бреши. О том, что в стене под названием «Воимячеловека» снаряд времени пробил большую дырку, потом дырищу, потом… Потом – разверзлась пропасть. Законы природы неумолимы. Пустота должна заполниться. В брешь, в пустоту хлынули воды. Не всегда чистые, горные и хрустальные. Большей частью – мутные, бешеные, горькие от слез и даже сточные.

А еще хлынуло то, что есть как бы вода. Подделка. У нас наступил беспрецедентный век подделок. И под литературу — в том числе. Под литературу — в первую очередь. Пишущих людей в России (это не анекдот) было больше, чем читающих.

Серьезно пишущие оказались перед двумя потоками, быстренько заместившими Великую Человечность Реализма (не соцреализма, ибо это совсем другая материя, и она тоже мимикрия, подделка под Настоящее): перед убийственной иронией Постмодерна и перед цунами кровавых водопадов дешевейшей Развлекаловки. У них не было выбора. Для того чтобы жить в этом обществе, надо было играть в его игру.

А были те, кто не играл? Кто не стал инерцией, а остался свободой? Были. И есть. Их единицы. И не обязательно, что их знает широкая публика. Что их читает народ.

Наш народ сейчас читает Донцову. Или учебники. Или «Ночной дозор» и «Код да Винчи» («потому что кино было»). Вот так. Это достоверные сведения: из моего села Васильсурска и из рабочих районов Нижнего и его предместий — Автозавод, Доскино. Хорошо издатели работают. Тираж гонят. Поэтому даже до Васильсурска доходит.

Мне скажут: издательская индустрия развлечений — не литература, а книжная продукция. Так, хорошо. Допустим. Мне скажут: в пространстве постмодернизма вольно плавают роскошные рыбы замечательных умов. Не спорю. Я просто говорю о том, что тогда, совсем недавно, человечность исчезла. Как ветром ее сдуло. Постмодерн — подделка под литературу. И развлекательная книжка – подделка под литературу. Как долго мы отодвигали от себя настоящее. Боялись, что ли?

Я не про всех говорю. Те, кто читал «Тихий Дон» и «Сто лет одиночества», так и будут читать книги, этим книгам подобные. Я говорю про народ, который стал за последние десять-пятнадцать лет массой. Иногда бунтующей.

Постмодернизм, царствовавший в умах лет, эдак, двадцать, а то и все тридцать, научил нас относиться ко всему святому с иронией. Научил трунить. Научил издеваться. Научил презирать. Все это постмодернизм подавал публике под видом, под соусом замечательной литературной игры.

И то правда. Нас так долго отучали играть и веселиться в слоеном снежно-чугунном бутерброде ГУЛАГа, что мы вдруг поняли: а давайте поиграем. Разрешено! Гуляй! Ну, уж мы и поиграем. Мы те ща так поиграем, что… мало не покажется! Ну вот и доигрались.

Мы доигрались до невозможности читать без грана иронии и писать так, как говорил Бетховен, — «vom Herzen zu Herzen gehen», «от сердца к сердцу». Нам нужно скрыться. Надеть маску. Подать себя, как блюдо к столу, под той приправой, под этой. Иронизировать над всем сущим и над собой. Тогда мы не ударим в грязь лицом. Тогда мы будем современными.

Рафинированные, интеллектуальные, начитанные сверх меры столичные (и провинциальные тоже) мальчики и девочки, разъявшие музыку Литературы, как труп (и немало довольные этим, потому что сами производить ничего не могли, а если и производили, то все в том же духе, все тот же джентльменский набор используя: насмешка, поддевка, ухмылка, жонглирование словами, эмоциями, смыслами, и — это главное — подмена, колоссальный подлог, подделка под настоящее…), стали царить на литературном поле, захватывая все новые позиции, оттесняя в арьергард издания и чтения несчастных стариков, еще помнящих запах живой крови, пыл живых объятий, боль живой мысли. Говорили про стариков: «А, этот! Этот пахнет нафталином. В нем живой крови мало, дымящейся». И причмокивали, как гурманы.

Одно время умерло. Родилось другое.

Кто родился? Живой младенец? Или гомункулус? На литературном небосклоне стали появляться писатели, делающие очень сложные тексты. Сложные, как головоломки. Тексты для профессионалов. Для собратьев. Литераторов.

Стали появляться книги, пытающиеся соединить «приятное с полезным»: детектив и «высокий штиль», нахрапистый экшн («чтобы не было скучно») и стилевые изыски. Так автор-художник заигрывал с циничным временем, желая ему (и его жителям) понравиться.

Я сама пыталась так поступить, заделавшись лихой детективщицей. Этот поступок судьба зачеркнула. Вымарала из черновика.

Все более книга стала заслоняться фильмом – качественным западным (а потом и восточным) блокбастером. Писатель и режиссер стали негласно бороться за место под солнцем. Писатель понял: без кино не раскрутишься. Режиссер понял: нет хороших сценариев, даешь их поиск в книжной горной породе!

Но писатель по-прежнему одинок, и каждый сам для себя, даже без издателей и читателей, — все равно гений. Хотя известных имен единицы, и далеко не все они — не дутые величины. Хотя по-прежнему в книжные магазины валит вал дешевых стрелялок, а поодаль, на заднем плане, маячит скромный ландшафт литературных премий со стожками непонятных «простому народу» текстов и с непонятными миллионами под мафиозной землей, вскормленной волшебно-непонятными словами «отмывание» и «откат».

Это все осталось по-прежнему. Это понятно. Традицию не задушишь, не убьешь. Что же явилось иное? Явилось иное время. И вместе с ним — жажда нового, которое, как известно, есть хорошо забытое старое.

Сердце успели подзабыть. Его настоящее биение. Настоящую ненависть. Настоящую любовь. Настоящую кровь, а не клюквенный сок детективов. Настоящих, живых людей, а не гламурные манекены. И эти новые живые люди страстно захотели настоящего искусства. «Хочу, чтобы звук прямо выражал слово. Хочу правды», — написал Даргомыжский на рукописном клавире оперы «Русалка». Мы тоже, наконец, захотели правды. В этом вся соль.

Потому что мы устали от подделки. От эрзаца. От неправды. От обмана. Наша нежно любимая нами, многострадальная страна — страна обмана.

У нас негласный культ двух законов: воровства и обмана. Это везде, начиная от большой политики, покупаемой за немыслимые деньги, и заканчивая издателем, который грабит автора, не выплачивая ему гонорар, и обманывает читателя, скармливая ему гадость в яркой обертке. Поэтому мы воистину устали от обмана. И автор захотел правды. Захотел правды, кажется, и читатель.

«Империя рождает культуру, а демократия — макулатуру», — сказал Иосиф Бродский. Абсолютно верно. До империи сейчас нам далеко. Макулатуры у нас полно. Куда ж нам плыть? Как быть тем, кто захотел правды? Писать о ней. И писать ею. Из правды сделать орудие, инструмент. Из собственного сердца.

Наши писатели за время эпохи детективного постмодерна забыли о том, что у них есть такой орган — сердце. Сейчас иные из них недоуменно его обнаружили. Болит? Болит. «Больной скорее жив, чем мертв». Кто воскресит нашу литературу? Ах, да она и не умирала?! Ну, тогда слава Богу.

Я не называю имен. Это молодые имена. Это имена тех, кто возвращает нам правду. Кто возвращает нам жизнь. Но сильна, сильна еще когорта рафинированных писак, превосходно мимикрирующих под истинных художников. И сильна армада полуграмотных пошляков-детективщиков, выдающих на-гора «лихо закрученные» сюжеты.

Ареволюция человечности уже идет. Она рядом. Она на пороге. Вы ее боялись? Вы ее не ждали? Получите, сударь. Не из антиквариата за десять тысяч долларов. Прямо с улицы. В крови, в грязи. С горящими глазами.

Хватит нас обманывать. Наелись. Хватит нас охмурять. Прозрели уже. Хватит, ложь, притворяться правдой. Все равно правду ни с чем не перепутаешь.

Когда появится «Тихий Дон» двадцать первого века, я расцелую книгу и буду плакать все время, пока читаю.

Одна беда: думаю с ужасом: неужели и правду, настоящую, за душу хватающую правду, тоже можно подделать? Неужели можно сделать модными темами литературы настоящую войну и настоящую любовь? Красиво использовать настоящую боль?

Я догадалась, что произошло: то, что раньше было, — народ, теперь стало электорат и масса.

Стать массовым писателем не хочу. Счастье — стать писателем народным.

Для этого нужно слышать биение его, народа, сердца, как своего. Это уж никак подделать нельзя.

Елена Крюкова