08-06-23

Политика

Интеллектуально активные

Нижегородской интеллигенции дали возможность поупражняться в задавании вопросов самой себе

Всё началось относительно невинно — с абстрактных размышлений о том, несёт ли профессор Преображенский ответственность за то, что он породил Шарикова. Конечно, собравшихся интересовал не столько булгаковский литературный сюжет, сколько содержащаяся в нём более широкая метафора: отвечает ли интеллигенция за свои эксперименты, приводящие порой к самым неожиданным и не самым приятным для общества последствиям? В Нижнем Новгороде под эгидой московского фонда «Наследие Евразии» и при поддержке Общественной палаты прошёл семинар «Интеллектуально-активная Россия».

Однако долгим самоистязанием собравшиеся заниматься не собирались, поскольку их больше интересовали куда более практические вопросы. Например, быть интеллигентом — это способ культурной самореализации (то есть по сути, один из видов удовольствия), некий моральный статус (то есть пример для подражания) или всё же работа? Последний вариант собравшимся явно импонировал больше, поскольку первые два логически оправдывали типаж интеллигента-бессребреника, для которого быть бедным — естественное состояние. Именно вокруг этого и развернулась дальнейшая дискуссия: интеллектуальный труд при внимательном рассмотрении оказывается очень разным. Он может быть как профессионально замкнутым (именно в таком «островном» режиме функционируют, например, многие школы и вузы), а может быть публичным, требующим большой аудитории (например, в журналистике). Где-то посредине между этими двумя вариантами располагается типаж «рационального эксперта», специалиста в области технологии управления, пытающегося с разной степенью успеха чему-то научить власть. На Западе таких носителей знания обычно называют «интеллектуалами действия», и у патриотически настроенных участников семинара проявилось желание противопоставить их отечественной интеллигенции как носительнице ценностей.

В России же, к сожалению, слишком мало людей из числа интеллигенции, которые знают себе цену и умеют её отстаивать. Наиболее радикально поставил этот вопрос руководитель нижегородского исследовательского центра «Мера» Сергей Борисов: те, кто работает за совсем скромные деньги в сфере высшего образования, занимаются, по сути, демпингом, поскольку снижают «планку» готовностью продавать свои «мозги» за те небольшие суммы, которые им предлагает государство. Впрочем, он же и объяснил причины того, почему в высшем образовании рынок интеллектуальных услуг находится в странном состоянии: большинство вузов представляет собой полурыночные структуры, зависшие где-то между отношением к образованию как к коммерческой услуге и традиционализмом, доставшимся с советских времён. Кто-то вовремя напомнил, что ведь ещё относительно недавно интеллигенция именовалась «прослойкой», а в анкетах времён СССР слово «интеллигент» стыдливо заменялось более нейтральным «служащий».

Демпинг демпингом, но ключевую проблему современной российской интеллигенции в виде вопроса сформулировала профессор Нижегородского государственного лингвистического университета Наталья Гронская: «А куда же мы пойдём?». Вопрос этот, как показала дальнейшая дискуссия, настолько эпохален, что оказался достойным занять место рядом с двумя другими, родившимися значительно раньше — «Что делать?» и «Кто виноват?». Действительно, конформизм и социальная пассивность работников интеллектуального труда, в том числе и с точки зрения защиты своих собственных прав, в значительной степени объясняется именно страхом потерять даже плохо оплачиваемую работу. Конечно, можно абстрактно говорить о том, что функция интеллигенции — производство смыслов, которыми живёт общество, но эти смыслы ещё надо научиться, образно говоря, тиражировать, упаковывать и продавать. А с этим у многих явно проблемы.

А вот с чем проблем у собравшихся явно не было — так это с критическим взглядом на интеллектуальную жизнь сегодняшнего Нижнего. В нашем Кремле, где гордо витает дух «приволжской столичности», по наблюдению культуролога Юлии Юшковой-Борисовой, человека оценивают не по уму, а по дороговизне его одежды и визуальным признакам финансового благополучия. Социолог Дмитрий Стрелков нарисовал образ Нижнего как города гигантских структур, которые гордятся, прежде всего, своей численностью и масштабом (будь то ГАЗ или госуниверситет). Деньги в регионе есть, а вот социальные коммуникации, увы, убоги. Пиар-консультант Валерий Хазин отчасти объяснил это отсутствием в Нижнем Новгороде богатого гуманитарного опыта: действительно, почти все крупные персонажи нашей местной истории — либо «технари» (Кулибин, Чкалов), либо фигуры военного времени (Минин и Пожарский).

И здесь опять наступила пора риторических вопросов. Ну действительно, почему в Нижнем креативная публика не имеет достаточного пространства для самореализации? Почему у нас нет, как в Питере, книжных магазинов, где можно, как в библиотеке, провести целый день за просмотром литературных новинок, попутно послушав выступления кого-нибудь из их авторов под запах свежего кофе? Почему практически нет настоящих литературных кафе? Почему, наконец, так недопустимо мало кофеен, которые, как известно, в больших городах всегда служили местом неформальной, тусовочной социализации интеллигенции? Например, на пространстве от площади Минина до площади Сенной, где размещается с десяток учебных заведений, нет ни одной «площадки», куда могли бы пойти студенты, которые вынуждены пить пиво на улице на пятачке возле местного гастронома. Здесь нашлось место для ночного клуба, секс-шопа и дорогого ресторана, но не для кафе университетского типа, которое выполняло бы не столько коммерческую, сколько социальную функцию.

Конкретный вывод — Нижнему Новгороду срочно требуется социальное планирование городской территории. Это, видимо, и есть одна из тех гуманитарных технологий, дефицит которой остро ощущают «интеллектуально активные».

Андрей Макарычев