09-02-16

Общество

Олег РЯБОВ: «Демократия всегда радикальна»

О литературе, глобализации и русской идентичности

Провинциальная литература в современной России — больная тема. Как выживают молодые авторы? Где они публикуются? Кто их печатает и кто их читает? А также как и кто их оценивает? Ведь формальные и не очень законы, по которым функционируют региональные отделения Союза писателей и региональная же литература как «социальный институт», определяет глобальное чувство патриотизма. В общем, «Новая» в Нижнем» обратилась с вечными вопросами в попытках выявить актуальные частности к члену Российского союза антикваров, создателю, пожалуй, лучшего букинистического магазина в Нижнем Новгороде, директору издательства «Книги», поэту, отметившему в прошлом году сорокалетие творческой деятельности, — Олегу Алексеевичу Рябову.

«Чиновники на литературу не влияют»

— Олег Алексеевич, вот с вашей точки зрения, что из себя представляет современная нижегородская литературная жизнь? По насыщенности? Темпу?

— Сложно сравнивать… Есть люди, которые, к примеру, живя в Москве, ездят по провинции. Или редакторы крупных журналов. Им, пожалуй, было бы проще судить. Можно вспомнить глупую статью заместителя председателя Нижегородской организации Союза писателей России Валерия Сдобнякова в «Литературной газете» о том, что в нижегородской писательской организации вряд ли отыщется десять профессионально пишущих литераторов, достойных того, чтобы так называться. Иначе как донос я её назвать не могу. Вы знаете, жуткая параллель напрашивается… Году в 1968-м в журнале «правого крыла» «Октябрь» появился роман его главного редактора Всеволода Кочетова «Чего же ты хочешь?». Роман о писателях. После его выхода друзья-писатели сказали ему, что это, братец, донос. А ведь Кочетов был членом ревизионной комиссии ЦК КПСС. Он пустил себе пулю в лоб на своей даче в Переделкино… Сдобнякову я сказал, что его статья — это такой же донос. «Я-то не застрелюсь», — ответил он мне. Я понимаю… Хотя он тоже коммунист. И партбилет на стол не выкладывал… Вы знаете, я позвонил Евгению Шишкину, нашему земляку, когда-то возглавлявшему знаменитый журнал «Нижний Новгород», ныне заместителю главного редактора одного из самых крупных литературных журналов «Наш современник». Заметьте, на фоне «Нового мира» или «Волги», тираж этого журнала выглядит довольно значительным — девять тысяч экземпляров. И это пониженный показатель. В этом году они снизили количество выпускаемых экземпляров на одну тысячу. Так вот в «Нашем современнике» только за последние два года публиковались произведения одиннадцати нижегородских авторов. Это, наверное, о чём-то говорит? Кроме того, публикации нижегородцев были и в «Новом мире», и в «Дружбе народов», и в «Москве». Елена Крюкова недавно опубликовала в одном из сибирских журналов свой роман, а Юрий Марахтанов — в журнале «Север». Можно упомянуть и тот факт, что, например, Большую Литературную Премию Союза писателей России три года назад получил Валерий Шамшурин. За роман «Сталинский сокол». А это чуть ли не единственная не политизированная премия в нашей стране. Деньги выделяются коммерческой структурой — концерном «Алмазы России», — но комитет по присуждению выбирается самими писателями. Ни одна структура, ни политическая, ни финансовая, к этой премии отношения не имеют. Хочется упомянуть, что и премия «Национальный бестселлер» досталась нижегородцу. А те премии, которые учреждаются государством, обычно организованы таким образом, что сами чиновники и определяют, кто их получит…

— Кстати о премиях… Вы не могли бы поподробнее рассказать о ситуации вокруг премии «Болдинская осень»?

— То недоразумение, которое произошло с присуждением этой премии в ­прошлом году, — интересный прецедент. Дело в том, что на эту премию была выдвинута моя книга — «Лучинник». В комиссию входили Лера Белоногова, Юрий Галай, Евгений Галкин, Владимир Жильцов. Все четверо меня поздравили после заседания комиссии по присуждению, сообщив, что премию они присудили мне. Однако перед церемонией вручения оказалось, что присудили-то её как раз не мне.

— А кому?

— Александру Плотникову. Это замечательный арзамасский поэт, мой друг. Ему 89 лет, и уже за одно это ему можно было бы отдать все мыслимые награды. Я очень рад, что премию дали ему. Дело совсем не в этом. Просто мне стало известно, что после того, как комиссия по присуждению премии проголосовала, подписанный её членами акт был разорван, и вместо него появился другой, в котором уже была указана другая фамилия. Директор департамента культуры Нижегородской области Сергей Щербаков спросил у председателя Нижегородского Союза писателей Владимира Жильцова, кого выбирает комиссия. Ему ответили, что Рябова. И когда премию вручили Саше, у Щербакова спросили: как же так, ведь мы же Рябова уже даже поздравили. Им объяснили, что после заседания комиссии, они обзвонили тех, кто на него не явился, и те по телефону проголосовали за Плотникова.

— Эта ситуация каким-то образом характеризует уровень накала страстей в нижегородской писательской организации?

— Дело в том, что Союз писателей к этой премии никакого отношения не имеет. Здесь всё решают чиновники. Не учитывается мнение ни собственно профессионального сообщества, ни даже мнение общественности. Ведь в комиссию входили известные нижегородцы Ирина Мухина, Николай Фортунатов… А вообще на премию выдвигались трое человек — Михаил Чижов, Александр Цирульников и я. И если Чижову с Цирульниковым премии дали, то меня решили заменить. Причём, я подозреваю, исходя из чисто политических соображений. Как же так — областная премия, а все лауреаты — из города.

— Советский подход…

— Да, абсолютно советский.

— Насколько сильным вам представляется влияние чиновников от культуры на те процессы, которые происходят в нижегородской литературе?

— Этого влияния нет. Более того. Был у нас министр культуры Владимир Седов, до него Александр Батуков… Они воспринимали тот же Союз писателей как важный социальный институт. Седов, например, каждый год приезжал на собрание Союза писателей и отчитывался, сколько денег было потрачено на те или иные культурные сферы. Щербаков с представителями Союза не встречался ни разу.

— Сразу вспоминается скандал вокруг здания Союза…

— Ну, этот скандал тянется уже лет восемь. Кстати, когда Валерий Анатольевич Шамшурин уходил с поста руководителя СП, он сказал, что через две недели после выборного собрания, Союза писателей в здании на улице Минина не будет. Он уговаривал нас согласиться на предложение администрации и переехать в предлагаемые администрацией две комнаты. Мы не согласились. Три года прошло, и по-прежнему всё на месте… Все эти разговоры говорят лишь об одном — прав на это здание ни у кого нет. В противном случае нас бы уже давно выселили. Они просто хотели мягко нас оттуда «удалить», а потом уже решать, что делать с нашими бывшими помещениями.

«У нас нет системы книжной торговли»

— Как может развиваться литературная жизнь — с точки зрения структуры — без государственного патронажа? В чём вообще роль Союза писателей как организации сегодня?

— Союз писателей должен помогать начинающим писателям, которые нуждаются и в моральной поддержке, и в некоей протекции, и в критике. Моя первая публикация датируется 1968 годом — в прошлом году я как раз отметил сорокалетие творческой деятельности. Любая мелкая публикация в двадцать лет, а мне тогда было именно двадцать, просто возвышает… После этого хотелось писать, возникло ощущение, что все дороги открыты. Я себя, может быть, и не отношу к писателям всероссийского уровня или даже к кирпичикам «храма русской литературы», но как человек, которому уже пошёл седьмой десяток, я чувствую свою ответственность за молодых авторов. В конце концов, полезными могут быть элементарные знания в сфере издательского дела, в котором я хорошо ориентируюсь… Вот вы спрашивали об уровне развития нижегородской литературы. Смотрите, у нас проводится единственный в стране всероссийский фестиваль иронической поэзии. Плюс болдинский праздник. Плюс «Живое слово» — фестиваль, который проводит Нина Зверева. Я, кстати, настоятельно просил её приглашать и нижегородских писателей. Последние два раза она меня послушала. Существует сосновский поэтический праздник им. Ивана Рогова и летний поэтический праздник им. Бориса Корнилова, которого, по-моему, не знают только в Нижнем. Есть княгининский фестиваль им. Александра Люкина, который проводит бывший глава Княгиниского района. В общем, у нас есть значительное число литературных событий. И литературная жизнь в Нижегородской области довольно насыщенная… Проблема в другом. Мне кажется, мы потеряли то общероссийское пространство, которое формировали толстые журналы, в которых мы читали теперь уже ставших культовыми писателей… Пусть это пространство было запрограммированным, централизованным. Здесь вспоминается замечательный текст «Козьмы Пруткова» «Проект о введении единомыслия в России»: «А как же мы можем знать, о чём они хотят, чтоб мы думали в Москве…». Но в этом пространстве, благодаря тому, что нам давалась возможность всё это обсуждать, выхолащивалось дурное. Именно благодаря диалогу. А сейчас мы потеряли это пространство. Тиражи толстых журналов стали маленькими. Цены — высокими. И эта самая литературная жизнь несколько потерялась…

— Но ведь с другой стороны, литература стала гораздо доступнее? Любую книгу можно купить. Нет монополии государства… Вопрос только в цене. Но главное — есть доступ. А накопить можно.

Представим себе ситуацию. Молоденький нижегородский математик, профессор. Защищает докторскую. Ему предлагают возглавить институт в Москве. Дают четырёхкомнатную «сталинку» на Смоленской набережной. Хорошая зарплата. Профессор начинает работать, разрабатывать программы. Год-два. Три. Потом к нему приходят и говорят: «Слушай, вот тут негодяй один появился. Пастернак. За границей роман опубликовал. Подпиши письмо вот здесь — ну что он негодяй». — «Как? Я физик-теоретик?!». — «Что значит физик-теоретик?.. Мы тебе институт дали? Мы тебе квартиру дали? Подписывай»

— Наверное, вы в чём-то правы. Хотя я готов поспорить. В каждом крупном городе работают пять-семь издательств, которые издают книги. Он издают местных профессоров, местных писателей, книги по краеведению. Мы, например, недавно издали книгу «История свастики». С библейских времён до 1914 года, чтобы не затрагивать фашистский период. Толстая книга. Шестьсот иллюстраций. Тираж — тысяча экземпляров. Но выбросить её на всероссийский рынок я не смог. Система интернет-магазинов всё же недостаточно эффективна…

— Почему не смогли?

— А потому что московские книготорговые организации предлагают продать им непосредственно оригинал-макет за хорошие деньги.

— Это означает передачу исключительных прав?

— Речь тут даже не об авторских правах. Вот стоит фамилия автора — Москвин. Он поставят вместо него своего — Бубликова или Шапиро. То есть покупают «с корнями»…

— Насколько это распространённая практика?

— Распространённая. Вот смотрите. Есть у нас одно хорошее книжное издательство, в котором работают замечательные художники, верстальщики, редакторы, профессора… Сейчас они за деньги делают оригинал-макеты для нескольких крупных московских издательств. Это фактически рабы. Они просто зарабатывают деньги на хлеб. К примеру, один нижегородский профессор за тридцать тысяч рублей продал книгу по античности. В издании его фамилия даже не значится.

— Но это же дикость…

— У нас просто нет системы книжной торговли. За последние пятнадцать лет мы восстановили всё то хорошее из советской системы, что было разрушено. Кроме системы книжной торговли.

— Почему? Какие факторы этому препятствуют?

— Потому что в Москве есть монополисты. Москва — это вообще очень плохо. Я очень рад, что в СМИ, наконец, перестали упоминать, что Нижний Новгород — это «столица Приволжья», «третья столица» и так далее. Всё это несусветная глупость. Мы — пятый по населению город в стране. Но столицей мы быть не можем по определению. Ведь столицей называли то место, куда свозили собираемый князем «оброк»… Выкладывали добычу на стол. Поэтому и «столица». Вы никогда не задумывались, почему по-английски «столица» называется «capital»? Это же в переводе «капитал».

— А как же интеллектуальные центры?

— В Москве среди любой прослойки — спортсмены, артисты, министры, экономисты — москвичей не просто меньшинство.

Их меньше десяти процентов. Большинство же составляет пресловутая «лимита». Брежнев, Хрущёв, Свердлов, Путин, Медведев — все они не москвичи.

— Фактически происходит сбор сливок…

— Да, правильно. Причём нехороший. Представим себе ситуацию. Молоденький нижегородский математик, профессор. Защищает докторскую. Ему предлагают возглавить институт в Москве. Дают четырёхкомнатную «сталинку» на Смоленской набережной. Хорошая зарплата. Профессор начинает работать, разрабатывать программы. Год-два. Три. Потом к нему приходят и говорят: «Слушай, вот тут негодяй один появился. Пастернак. За границей роман опубликовал. Подпиши письмо вот здесь — ну что он негодяй». — «Как? Я физик-теоретик?!». — «Что значит физик-теоретик?.. Мы тебе институт дали? Мы тебе квартиру дали? Подписывай». И всё. Фактически человек проституиуется с первого момента. Он не знает, что с ним будет. Он, в сущности, не знает, за какие такие заслуги ему даются квартира, звания, работа. Его купили. И к нему однажды всё равно придут. Не стоит рассчитывать, что его забыли. Всё происходит по модели шпионских фильмов. Но назад он не хочет…

«Мы все по-прежнему православные люди»

— Почему зачастую мы не знаем нижегородских писательских имён, известных далеко за пределами Нижнего Новгорода, но не на его территории?

— Я не знаю. Наверное, нелюбопытно. Это вообще-то нижегородский феномен. Вот смотрите. Борис Садовский, Иван Рукавишников, Анатолий Мариенгоф, Семён Шуртаков, Эдуард Лимонов, Алексей Иванов — родившиеся в Нижнем-Горьком литературные «величины». Пренебрежение к таким именам — это, видимо, особенность нашего индустриального муравейника. А ведь патриотизм вырастает из краеведения. Из любви к родному краю, любви к родным могилам.

Я вообще полагаю, что настоящий большой патриотизм может воспитываться только на местном патриотизме — на уважении и внимании к своему колодцу, крыльцу, корням…

— Кого вы можете выделить из молодых нижегородских авторов?

— Галя Дядина, детский автор из Арзамаса. Первую книгу напечатал я, после этого у неё вышло ещё пять книг. Евгений Эрастов, уже упомянутый мной Юрий Марахтанов…Всем им нет ещё и пятидесяти. У нас есть замечательный поэт-сатирик Николай Симонов. Ну и плюс Елена Крюкова, Марина Кулакова. Мне очень жаль, что сейчас не пишет Игорь Чурдалёв, но я думаю, что он ещё вернётся в поэзию…

— Кстати насчёт возвращения. Почему мы не можем создать среду на местах для того, чтобы человек с определённым уровнем амбиций и энергии мог себя применить в адекватных масштабах?

— Знаете, у меня однажды в интервью спросили, как мне помогает администрация города и области. Я сказал, что главное — чтобы не мешали. И это правда. Просто не мешайте. Мы сами родим детей. Сами их воспитаем. Сами посадим ёлки на площадях. Заасфальтируем дороги. Покрасим заборы. Только не мешайте. Но они всё равно умудряются… Когда я на свои деньги хотел построить крыльцо вместо развалившейся конструкции, которая была, обратился к архитектору, который нарисовал проект, выяснилось, что его надо согласовать. И заплатить за это. Я считаю это взяткой государству.

— Кому выгодна такая схема существования России? Ведь это глобальный механизм, проецирующийся и пронизывающий все сферы жизни.

— Она выгодна, прежде всего, нам — творческим людям. Из моих знакомых многие уезжали за границу. И многие же возвращались. Они не хотят там жить. Воспринимают жизнь там как «потогонную систему». Должен быть бордюр у тротуара по принятому властью закону 11 сантиметров в высоту, а строитель сделал его 9 сантиметров, — его оштрафуют.

— Давайте посмотрим с другой стороны. Есть один принцип, который неплохо было бы перенять нам, — принцип законности. Должны существовать некие, принимаемые всеми правила, по которым все могли бы жить. Есть кодекс — не строителей коммунизма и не строителей капитализма. А просто нормы своего рода «общественного договора».

— Вот те, кто хотят жить по правилам, как раз и уезжают и чувствуют себя счастливыми там. Вот хочется человеку рыбу ловить или грибы собирать, а ему говорят, что здесь этого делать нельзя. Слишком много «пустых нельзя». Они слишком регламентировали общественную жизнь…

— Ну это излишки. А если посмотреть в целом. Разве плохо, если есть специально отведённые места для рыбной ловли, которые определены законом исходя из принципа целесообразности? Просто мне кажется, что у нас как раз слишком размыты понятия «можно» и «нельзя», размыты границы. Мы оказываемся в состоянии «внутреннего беззакония», которое мы допускаем. Вообще категория «закона» в русской эстетике — это что?

— Вот есть понятие «культура». Культура — это привычка. Если у тебя есть бабушка с дедушкой, у тебя есть все шансы вырасти культурным человеком. Тебя обучат минимальным вещам. Есть культура труда — как тебя приучили ножовку в руках держать. Есть культура речи… Когда говорят, что в тридцатых Сталин расстрелял пятьсот писателей и семьсот академиков, чем уничтожил русский генофонд, мне это представляется глупостью. Потому что русский генофонд находится в Крименках, Зимёнках, в Кривушах и далее по списку. Когда Гитлер захотел уничтожить евреев, он не трогал Альберта Эйнштейна с Томасом Манном — он уничтожал «местечки» в Польше, Белоруссии и Украине. Чтобы еврейские мамы не баюкали еврейских мальчиков и не пели им еврейских песен. Так у евреев не осталось языка. Так вот закон у всех нас, родившихся здесь, — это закон нравственный. Он у нас почти у всех один. Русская нация, где «русский» — это прилагательное, — это смесь, объединившая в себе разные системы. И несмотря на три поколения невоцерковлённых людей, мы все по-прежнему православные. На генетическом уровне. Наши бабушки и наши мамы сохранили православие как культуру. Мы не убиваем стариков, как в африканских племенах, мы их уважаем. Но это уважение не такое, как на Востоке, к примеру. То есть вот этот закон, о котором вы говорите, — написанный на бумаге, — для нашей страны не походит. Это скорее американская модель, потому что им нужно объединить абсолютно разные культуры, не имеющие никакой общей почвы.

— Но у нас же тоже империя?

— Наша империя интересно устроена. Она построена на православии, впитавшем в себя разные проявления разных народов.

— Я так понимаю, православие вы трактуете не столько с религиозной точки зрения, сколько с культурологической?

— Конечно!

«Процессы глобализации от нас не зависят»

— «Поиск русской идентичности» — это важный фактор формирования русской нации в 21 веке? Что такое вообще, с вашей точки зрения, «русская идентичность»?

— Сейчас важно другое. Во всех странах начинают возникать националистические движения. Эта тенденция имеет под собой очень глубокое основание. Это страх всех наций, причём наиболее культурных и осмысленных из них в первую очередь, за выживание. Потому что в ближайшие двадцать лет в ходе процессов глобализации мы потеряем свою национальную самостийность. Как теряем виды растений и животных.

— Вы антиглобалист?

— В каком-то смысле да. Но в любом случае от нас это не зависит. Нельзя же быть «антидождистом». Это естественный процесс. То, что происходит сейчас, — вторичная технологическая революция.

— У нас получилась демократия?

— Вы знаете, я не хотел бы жить в демократическом государстве… Демократия — это закон большинства. К тому же, она всегда радикальна. А у нас в стране, на мой взгляд, законы должны принимать люди с каким-то материальным цензом. Нельзя вводить равное избирательное право.

— То есть нужно новое дворянство?

— По сути, да. Если в моём магазине работают сорок человек и я способен дать им кусок хлеба, то послушайте меня — я знаю, что я говорю. Дайте мне не один голос, а два. А Дерипаско, на которого в стране работают полмиллиона человек, дайте десять или сто голосов. Иначе у нас просто будет «суд Линча». Это ведь классический пример демократии. Нам такая демократия не нужна.

Эмилия Новрузова